Вступление в должность - [91]

Любушка хотела спросить Никитова, давно ли в совхозе введен такой порядок — сдавать в торг оленей со шкурой и камусом? Но в это время Саша Ивановна извлекла из меховой сумки пачку фотографий, протянула их Любушке.

Смотри, смотри, какой мой дочка! Два дочка! Один замуж живет, другой молоденький совсем, — пьяненько хвасталась она, сияя всеми своими морщинами.

Дочки были красивые и, похоже, модницы. У одной на разных фотографиях были разные прически; на этой — замысловатая укладка, на другой карточке — уже высокий, отливающий лаком начес. Младшая дочка тоже каждый раз по-разному распоряжалась своими длинными волосами: то выпускала две косы на высокую, обтянутую свитером грудь, то заплетала одну косу и обвивала вокруг головы, то сооружала из мелкого плетева косичек целую башню над высоким выпуклым лбом, У обеих дочек были изогнутые, как бы поднятые в удивлении брови, маленькие частые зубы и ямочки на подбородках.

— Они приезжают к вам? — спросила Любушка.

— Давно приезжали, когда в интернате учились  — ответил Никитов.

— Давно, давно, когда интернат жил! — подтвердила Саша Ивановна и привычно зачастила: — Зачем им сюда ехать? Там квартир хороший, там муж есть, маленький дочка. Зачем сюда ехать? Наши дочка нам письма пишут, посилька посилают. Егор наш большой будет, интернат поедет, там жить будет. Зачем сюда ехать?

— Вот вам, товарищ зоотехник, и главная проблема, — обернулся к Любушке корреспондент и показал на свой блокнот: — Я уже кое-что записал. Егор Иванович говорит, что за несколько лет ни один парень в бригады не вернулся. Как уехал в интернат — назад не жди. Верно, Егор Иванович?

— Да, обратно давно не едут, — сказал Никитов.

— Так, чего доброго, скоро все оленеводство захиреет, некому будет оленей пасти. А олени — не пшеница с гречкой, их машинами не посеешь, не пожнешь. Стало быть, никакие машины пастухов не заменят. Где же выход, Егор Иванович? — спросил корреспондент. — Кто, скажем, через несколько лет будет стада водить?

— Не знаю, — пожал квадратными плечами Никитов. И смущенно улыбнулся: — Мы будем водить…

Разговор был не нов для Любушки. Об этом много говорилось в интернате и в техникуме. Говорилось о том, что детям оленеводов нужно возвращаться после школы и техникума в бригады, продолжать дело своих отцов и дедов. Но получалось так, что, закончив школу или техникум, девчонки выходили замуж за поселковых ребят, а парни тоже старались закрепиться в поселках: в каких-нибудь ремонтных мастерских, на золотых приисках, в торговле. И мало кто скорбел, что в тайге недостает пастухов или специалистов. Вот и в бригаде Данилова не хватает двух пастухов, потому другим приходится дежурить по двенадцать часов, а в морозы да в темные осенние ночи — это тяжкий труд. Наверно, поэтому Слава и сказал ей вчера, когда ворочали с ним ящики в санях: «Зачем ты в бригаду поехала? Намучаешься здесь… Осталась бы в конторе». Но остаться в конторе ей никто не предлагал, и раз послали в бригаду — значит, надо работать в бригаде. Так она и ответила Славе. И еще сказала, чтобы он поменьше ее жалел…

В палатку заскочил раскрасневшийся Егор Егорович, за ним в отпахнувшийся полог протискивались, толкаясь боками, олешки — беленький и рыжий.

— Ма, Ванька-Танька кушать надо! — требовательно сказал мальчик.

— Нада, нада, давно нада!.. — закивала сыну пьяненькая Саша Ивановна. — Давай гущенка, давай галета!..

Мальчик юркнул за печку. Он проворно выдергивал из ящика банки со сгущенным молоком, бросал их Саше Ивановне. Она ловила банки, передавала мужу, тот принялся открывать их складным ножом. Тем временем Егор-младший, погромыхав за печкой ведрами и другой посудой, взял оцинкованный таз, поставил его Саше Ивановне на колени, затем подтащил к ней ведро с водой и, сосредоточенно посапывая, стал распечатывать пачку галет. Олешки приблизились к Саше Ивановне. Вытянув острые мордочки и нетерпеливо переминаясь на тонких ногах, они наблюдали, как она размешивает ложкой в тазу сгущенное молоко, добавляет воду, крошит галеты.

Тогда-то Любушка поняла, отчего Саша Ивановна набирает столько продуктов, — прокорми-ка двух таких едоков, если они способны за раз вылакать три-четыре банки сгущенки и сжевать три-четыре пачки галет!

— Много у вас брошенных телят при отеле было? — спросила Любушка Никитова.

— Нет, только две важенки телят не признали. На моем дежурстве было. Я их ночью Егору в мешке принес. Белый — Ванька, он мужчина, а это — Танька, женщина, — посмеиваясь, отвечал Никитов и ласково поглядывал на олешков, погрузивших в таз острые мордочки.

Записывая заказ Никитовых, Любушка напомнила им о задолженности.

— У вас четыреста сорок рублей долга, — сказала она. — Берите меньше продуктов, потом будет трудно рассчитаться. Долг ведь будет расти.

— Пускай растет, — спокойно ответил Никитов. — Летом Танька и Ванька в стадо пойдут, тогда рассчитаемся.

— Пускай растет, пускай растет! — немедленно отозвалась Саша Ивановна. — Нам деньги не надо.

И принялась перечислять заказ, загибая на руках коричневые сморщенные пальцы. Мясной тушенки — четыре ящика, сгущённого молока — шесть ящиков, сгущенного кофе — три ящика, галет — восемь ящиков, сахара — три ящика.