Вступление в должность - [83]

— Да я не слушаю, — мужественно ответила Любушка, хотя ей хотелось плакать. — Он совсем сумасшедший.

— А где доктор и ребята? Они почему не вышли?

— Они куропаток стреляют.

— Веселая бригадка!.. Ну, пошли, а то на нас смотрят. Пошли к Саше Ивановне, там мальчишка забавный.

— Нет, пойду к себе, — ответила Любушка, поняв, что корреспондент ее жалеет, а она ничьей жалости не желала. И, чтобы побороть подступавшие слезы, сказала с нарочитым равнодушием — Чего это он на Казаряна взъелся?

— А Казаряна, по-моему, здесь не любят, — сказал корреспондент.

— Не любят? — удивилась Любушка.

— Он какой-то новый порядок сдачи мяса придумал. Сдавать оленей со шкурой и камусом, в бригаде одежду не пошьешь. Ну, летом можно в телогрейке проходить, а зимой?

— А мне в райсельхозотделе говорили, что, когда стал Казарян, у совхоза хороший доход получается, — заступилась Любушка за Казаряна.

…Спать Любушка с Олей укладывались позже других. Николай вернулся совсем пьяный, но смирный, как олешек. Тихо вошел в палатку, повалился на одеяло и тут же уснул. Оля накрыла его другим одеялом, уложила возле него детей, дала каждому по сухарю с изюмом. Маленького она не отпускала от себя, поминутно, как только он начинал плакать, совала ему грудь.

— Зачем ты его все время кормишь? — спросила Любушка. — Это вредно.

— Соски нет, а он сосать привык, — ответила Оля.

Сама она с маленьким устроилась возле стены, заложив брезентовую стену бараньими шкурами. Любушка легла у противоположной стены, на своем кукуле, укрылась двумя одеялами. И только когда легла, почувствовала, как у нее гудят ноги и ломит в плечах — от дороги в санях, от таскания ящиков. А может, оттого, что она сильно перенервничала, когда поняла, что праздник сорвался, все получилось некрасиво и что она, новый зоотехник, только-только вступивший в должность, уже ничего не может исправить и изменить.

Когда Оля задула свечу, Любушка, вздохнув, спросила ее:

— Оля, часто у вас так дерутся?

— Когда вино привозят, — ответила Оля. — Когда вино привозят, все дикие бараны делаются. Потом мирятся. А Данилов больше всех дикий баран. Сегодня вино выпили, завтра тихо будет.

— А из-за чего Данилов с Васиным дрался?

— Так. — Оля помолчала и сказала: — Раньше Васин был бригадир, потом Казарян Данилова поставил. Теперь Васин говорит Данилову: ты плохой бригадир. Данилов тогда бьется.

— А при ком лучше: при Данилове или при Васине было?

Оля подумала и ответила:

— Одинаково.

7

Ночью в палатку вошел мороз. Все тепло от печки, сожравшей за день две толстые лиственницы, быстро улетучилось. А трое взрослых и пятеро детей не могли согреть своим дыханием воздух в палатке, потому что он уже слился с воздухом всей Колымы, а согреть в октябре Колыму не может ни солнце, ни пожар, даже если бы вдруг загорелась вся тысячеверстная тайга.

Любушка мерзла под двумя одеялами, ворочалась, подтыкала под себя одеяла, прятала под них голову, но никак не могла согреться и уснуть. Какой-то сучок все время впивался ей в бок, она нащупала его сквозь кукуль и принялась давить на него, чтобы сломать. Сучок прогибался, прятался, но стоило убрать руку, как он снова вдавливался в тело. Любушка попробовала перевернуться на живот, но, когда переворачивалась, у нее из-под одеяла вылезли ноги, коснулись чего-то мягкого — похоже, спавшей у порога собаки.

«Если она ляжет мне на ноги, они быстро согреются», — подумала Любушка, желая, чтобы собака переместилась ей на ноги и согрела их. Она даже попыталась ее тихонько позвать.

Лучшим выходом было бы встать, надеть меховые брюки, меховые чулки и влезть в кукуль. Но в темноте, среди разбросанных там и сям вещей, найти брюки и чулки не так-то просто, а спичек у нее не было. Будить Олю и спросить спички она не осмелилась. Но решила, что в кукуль все-таки надо перебраться, и стала понемногу вытягивать его из-под себя.

Ей пришлось выбраться из-под одеял, и она совсем замерзла. Одеяла навалила сверху, стараясь, чтобы они легли на ноги, так как больше всего от холода доставалось ногам. Так было гораздо теплее, только теперь стал более ощутимым сучок, выперли и другие сучки — под бедром. Она быстро согрелась и, наверное, уснула бы, если б не сучки. Из-за них приходилось вертеться и часто менять положение.

Любушка не привыкла вот так спать — на ветках, на сучках, в кукуле, с закрытой головой, в холоде. И так спать ей совсем не нравилось. Хотя когда-то, когда она была маленькой, она спала на таких же ветках, в такой же палатке, где немало всяких сучков вдавливалось ей в тело. Но это Любушка давно забыла, потому что в интернате стало совсем по-другому. Там были кровати, простыни, наволочки, там нужно было часто мыть руки, чистить зубы, бегать в душ, и там всегда было тепло. Там нужно было лишь хорошо учиться, читать книжки, решать задачки, смотреть кино и пересказывать учительнице все, что показывал из дырки в стене голубой лучик света, когда касался другой стены, затянутой белым полотном. А в техникуме уже все взрослые, там свое общежитие, лекции, танцы. Там тоже нужно было лишь хорошо учиться…

Вспомнив свой техникум, свою комнату, девчонок, с которыми жила четыре года, Любушка подумала, что палатка — очень плохое жилье. Даже яранга, в которой она жила на Чукотке, когда ездила на практику, казалась ей лучше. В яранге ставят полог из оленьих шкур, вроде маленькой спальни, в пологе горит жирник. Палатку же жирником не натопишь — все равно что топить свечой, палатка беззащитна против крепкого ветра. Впрочем, яранга тоже боится ветра. Однажды, когда она была на Чукотке, с океана налетел такой ветер, что в пять минут повалил три яранги, а одну оторвал от земли, и она плыла по воздуху, как белый айсберг, залетевший с океана в тундру. Нарты, ящики, одеяла — все посрывало с мест, расшвыряло куда попало. Ветер унес Любушкиного щенка — круглого Кейси. Лишь на другой день, обшарив вокруг все кусты тальника, Любушка нашла Кейси — живого — в заброшенной лисьей норе.