Вступление в должность - [56]

Черный и Найда держались особняком, не снисходили до ездовой рабочей братии. Найда дремала весь день, растянувшись у дверей избушки, грела на солнце старые кости, а Черный — вот уж истинно! — корчил из себя барина. К лайкам не подходил, а если к нему подбегала какая, чтобы обнюхаться и подружиться, Черный лениво отворачивался и с важным видом удалялся, считая, видимо, что ему, фавориту хозяина, нечего якшаться с представителями местной породы, потому что сам он выходец из знати — сеттеров. Черный задавался, того не зная, что сеттер он всего лишь наполовину, по линии матери, а по линии отца состоит в прямом родстве с лайками, ибо не нашлось у Найды здесь другого кавалера, кроме одного из ездовых работяг. Да и шерсть у фаворита была черная, а не красная, как у Найды, и белое пятно светилось на лбу, что никак не свидетельствовало о чистоте его кровей. Да и был он совсем не в мать. Найда — вежливая, ласковая, с полуслова понимала хозяина, его жесты и взгляд. А с Черным ни на птицу, ни на белку не пойдешь — лаем распугает. Но Черный сильный, его можно было натаскать на хищного зверя…

Однако, когда с низовья Везучей доносился тоскливый вой, всех собак — и Черного, и Найду, и лаек, исключая неразумных щенков, объединяла одна тревога, все начинали завывать, каждая на свой лад, и тянули эту нудную симфонию, пока не замирал далекий волчий голос.

Так повторялось раз десять или больше, и Леон не выдержал: бросил топор, загнал в сарай лаек, оставив на дворе одного Танка, и сходил в избушку за ружьем, решив взглянуть, что же там случилось на берегу реки. Он считал, что волчица (голос был тонкий, похожий на собачий, поэтому Леон и думал, что это была волчица) попала в западню и не может выбраться: то ли валуном придавило, то ли в каменный мешок угодила. Тогда она будет выть неделями, пока не сдохнет, и самым верным делом было пристрелить ее.

Он шел по кромке обрыва, нависшего над узкой береговой полосой Везучей. Скала Зуева уже осталась километрах в полутора позади него, позади остались и лодка, и поставленные на хариуса «морды». Обрыв был высок, на его кромке тайга прерывалась, пропуская на север Везучую, и снова продолжалась на другом берегу. Но некоторые лиственницы ухитрились зацепиться и на отвесной стене обрыва и росли не вверх, а в наклон, а то и вовсе горизонтально, тянулись кронами к свинцово-серой воде. Леону хорошо был виден берег реки и стена обрыва, нашпигованная пудовыми валунами и крупными камнями с острыми, как бритва, гранями, за которые держались обнаженными корнями одиночки-лиственницы, и хорошо проглядывалась часть тайги слева, совсем редкая здесь и квелая, с полуусохшими, пораженными грибком деревьями.

Впереди бежал Танк, Черный держался возле хозяина. Леон не случайно взял с собой этих двух собак. Раньше Танк сторожил оленье стадо, за версту чуял волка, и однажды, схватившись со стаей, на себе изведал, чего стоят волчьи клыки. Но одолеть Танка и уволочь оленя матерые не успели — Кирила уложил одного выстрелом, остальные разбежались. Старый Матвей оставил у Леона искусанную волками собаку, тот выходил Танка, обучил бегать в упряжке. Но сторожевая жилка в нем не пропала, Танк не стал трусом, с ним можно было идти к волчьему логову. А Черный был еще молодой, Леон пока натаскивал его на диких оленей, теперь же выдался случай представить ему волчицу.

Постепенно обрыв начал вгибаться в долину — ту самую, где партия Зуева делала свой предпоследний привал, где прыгал от радости Яшка Тумаков, обнаружив на дне лотка золотые знаки, и которую так поспешно покинул Зуев, будто торопился навстречу гибели. И чем ближе подходил Леон к долине, тем резче ударяла в глаза синяя краска, пока совсем не вытеснила зеленую: вся долина была покрыта высокими синими цветами, росшими как гладиолусы, захватывая крупными лепестками половину верхнего стебля. В прежние времена цветов здесь не было, теперь разрослись, заполонив всю площадь от кромки тайги до самого берега Везучей.

Леон подумал уже было, что пора остановиться и подождать, пока волчица снова подаст голос, чтобы, не брести наобум, но почему-то продолжал идти, точно синие цветы магнитом притягивали его к себе. И вдруг сбился с шага и остановился, услышав громкий и злой лай незнакомой собаки, Танк и Черный, ответив таким же злым лаем, кинулись в заросли цветов.

— Танк, нельзя!.. Черный, ко мне!.. Ко мне, нельзя!..— крикнул Леон, совершенно не понимая, откуда могла взяться на берегу реки чья-то собака. И мелькнула мысль: Голышев явился!

Черный послушался, подлетел к хозяину. Леон поймал его за ошейник, взял на поводок и побежал к берегу. Черный рвал поводок, тащил за собой Леона, и тот едва сдерживал разгоряченного пса. Не по Найде все же пошел Черный, Найда никогда бы не вела себя так.

Вначале Леон увидел только Танка и худущего пятнистого пса, сцепившихся в мертвой схватке. Белый в темных подпалинах пес хватал зубами Танка за бока и холку, теснил в заросли цветов. Сам он тоже был искусан, тощие бока его, на которых проступали ребра, сочились кровью.

— Танк, ко мне!.. Ко мне, говорю!.. — крикнул, подбегая, Леон. Он ожидал увидеть хозяина пса, но людей на берегу не было.