Встревоженные тугаи - [20]

Различив торопливые шаги, подумал обрадованно: «Нечет спешит. Значит, выдержал».

Потом услышал, как заурчал газик. Одобрил: «Верное решение. На машине быстрей. Скрывать, что мы здесь, смысла теперь нет: выстрелы были».

Но вот его слух уловил топот солдатских сапог – бегом приближалось несколько человек.

А Нечет уже рядом. Обхватил за талию и ведет к крыльцу.

– Сейчас перебинтую. Все подживет, товарищ старший лейтенант, до свадьбы.

Нечет приложил к ране бинт – Ярмышев стиснул зубы, чтобы не застонать.

В это время из темноты вынырнула овчарка, за ней – ефрейтор Акимов, следом – Семятин. Собака рванулась к нарушителю, ефрейтор придержал ее, приказав: «Рядом!» – и начал докладывать Ярмышеву:

– Товарищ старший лейтенант…

Ярмышев перебил его вопросом:

– Что там за взрыв был?

– Да это мы. Спустились в долину, гляжу – овчарка моя, умница, поворотила уши, забеспокоилась. Отстегнул поводок, она и прихватила нарушителя. Спрашиваю его, где остальные, отвечает, что никого не знает, никого не ведает. Случайно, мол, перешел на нашу сторону. Сбился, дескать, в пути в горах незнакомых. Развязали рюкзак, глядим, в нем – взрывчатка. Спрашиваю, куда направлялся с взрывчаткой, вроде в рот воды набрал. Буровую, говорю, взрывать? Ни слова в ответ. Ну что же, говорю, молчи-молчи, тебе же хуже. А потом Семятину умышленно предлагаю, чтобы, значит, не нести такую тяжесть, подорвем ее прямо здесь. Диверсант сразу же себя выдал. Вещественного доказательства, говорит, у вас не останется. Охотник я – и все тут. Тут мы и поняли, что напарники его, один или два, начнут активно действовать по их плану только после взрыва. И именно на буровой. Вот и рванули. А задержанного на второй буровой оставили., к вам спеша. Кочанов за ним поехал.

– Молодцы! – похвалил Ярмышев. – Уж куда, как молодцы.

Вскоре вернулся газик. Кочанов выпрыгнул из машины и кинулся к старшему лейтенанту. Встревоженное лицо.

– Сильно?!

– Нечет обещал, что подживет до свадьбы, – ответил, даже улыбнувшись, Ярмышев, и после небольшой паузы приказал Акимову: – Отбой дай. Доложи на заставу. Обождем геологов. Поблагодарю их – и домой.

6

Ярмышев проснулся, отбросил привычно одеяло, чтобы, как всегда, сразу встать и, нагнувшись, извлечь из-под кровати гантели; он даже приподнял голову, но сразу же опустил ее на подушку: затылок словно сдавило тисками, и боль пронзила все тело. Он вспомнил все: и выстрел, и заботливость бойцов-товарищей, и испуганное лицо Кондрашова, увидевшего кровь на бинтах, его холодную вздрагивающую руку, поданную на прощание, и мягкий голос: «Не умозаключение, а научный вывод на основе анализа обстоятельства руководил вашими действиями. Да-да! Именно – научный. Не улыбайтесь. И как вы можете, вам же больно». И дорогу вспомнил, на сей раз непривычно ухабистую, и хирурга совхозной больницы, который наложил швы, сказав, как и Нечет, что до свадьбы заживет, вспомнил встревоженное лицо Тамары Васильевны, которая торопливо вошла в его комнату, когда услышала разговор солдат; она помогла уложить его в постель, спрашивая беспрестанно: «Больно?! Больно?!» – потом поспешно вышла, быстро вернувшись с термосом и плиткой шоколада, налила горячего, круто заваренного чая.

– Попей и подкрепись. Сейчас для тебя это – главное.

Вспоминая все это, Ярмышев неподвижно лежал в постели и прислушивался к боли в голове. Боль постепенно утихомиривалась. Захотелось пить.

«Встать, наверное, нужно. Да, встать».

Он осторожно, стараясь не делать резких движений, поднялся и сел на кровати.

«Теперь в столовую завтракать идти. Надо. Сейчас вот пойду. Боль только утихомирится».

Ярмышев услышал шаги в коридоре, стук в дверь, хотел сказать: «Входите», – но не успел. Дверь отворилась, и в комнату вошел майор Антонов. Фуражка, гимнастерка, брюки словно выстираны в белой камышовой пыли. Серебрилась она и на белесых бровях, и на щетине небритого подбородка, а на щеках – грязно-белые потеки от стекавшего с висков пота, смешанного с камышовой пылью.

– Что вскочил? Давай, гвардеец, ложись. Давай-давай. Не чапайся. Уж не на заставу ли намылился?

Голос нестрогий, радостный. В глазах тоже радость. Помог своему заму лечь, поправив подушку и заботливо укрыв одеялом, затем взял стул и сел у изголовья.

– Прямо из камышей к тебе. Взяли последнего. Чабанов поднять пришлось. Дорофей Александрович хорошо помог. Вот кто знает камыши отлично! Пройдусь я как-нибудь, в самое ближайшее время, по старому руслу. Чтобы каждый уголок посмотреть. Потом еще вместе пройдем. Вернешься вот из госпиталя.

– Не поеду я никуда. Работы столько. Особенно, с молодыми.

– Думаешь, без тебя свет клином?..

– Не поеду, товарищ майор! Решен вопрос.

Антонов пожал плечами. Он понял, что по двум причинам не хочет ехать в госпиталь Ярмышев. О первой сказал четко: считает, что с такой пустяковой раной не имеет права покидать заставу. О второй – Божене, умолчал. Замечал Антонов, что в последнее время возвращался Ярмышев от геологов хмурый, да и вообще стал более замкнутым, хотя все свои обязанности выполнял, как и прежде, аккуратно и с душой. Видно, что-то нарушилось у него во взаимоотношениях с Боженой, однако ничего майор не спрашивал, ждал, пока Ярмышев сам все расскажет. Но старший лейтенант помалкивал. Даже сейчас, когда можно было бы откровенно объяснить свой отказ от госпитализации веской причиной: опасается надолго расстаться с Боженой.