Встревоженные тугаи - [19]

Сова ухнула тревожно, захохотала, и будто в ответ на этот раскатистый хохот, полились робкие аккорды гитары.

Время шло медленно-медленно. Геологи уже начали повторять песни. И гитары, и голоса звучали все менее стройно. Чувствовалось, по обязанности поют, а не по зову души. Ярмышев досадовал на геологов, думая, что и нарушитель может догадаться, для чего в этот поздний час звучат гитары. Насторожиться, во всяком случае. Но потом решил: будет ли он, нарушитель? Может, зря все эти приготовления? Представил себе, как Кондрашов своим мягким, приятным голосом скажет: «Умозаключение не подтвердилось практикой». И он с досадой подумал о главном инженере: «Ну, тип!»

А что ложного в тех, предполагаемых Ярмышевым словах Кондрашова? И начальник заставы, и сам Ярмышев действительно только выдвигали свои версии. И не одну. Какая же из них окажется верной?

Правда, версии строились не на песке, имели основу. Действия пока что так и разворачивались, как предполагал Антонов, но все может круто измениться, и тогда он, Ярмышев, сам скажет геологам примерно те же слова: версия не подтвердилась, извинится за то, что нарушил привычный ритм их работы. Если кто-то и пошутит, мол, перестарались, он ответит пограничной шуткой: «Лучше перебдеть, чем недобдеть». Без всякой обиды. Но Кондрашов?.. Так уж бывает в жизни: все, что делает соперник, – все вызывает раздражение, все неприятно.

Тугой волной громыхнул воздух. Гитары, вздрогнув, смолкли. В наступившей тишине Ярмышев отчетливо услышал, как геологи побежали ко второй буровой. Забыли все наказы. Ярмышев и сам готов был кинуться туда, но сдержал себя. А вот мысленно был там, на буровой.

«Неужели просмотрели?! Не может быть. Не может… А Акимов с собакой медленней черепахи!»

Думая так, вслушивался в тишину. Не шевелится ли Нечет? Нет. Тихо. Самому же старшему лейтенанту казалось, что делает он ошибку, оставаясь здесь в то время, когда на буровой сейчас он нужней. То оправдывал свое действие, то вдруг возникало желание отправить Нечета или водителя Кочанова на буровую, но вновь и вновь Ярмышев приказывал, именно – приказывал, себе лежать на месте, потому что в поселке остались лишь они вдвоем.

«Почему выстрелов нет? – возник вдруг недоуменный вопрос. – Что-то не то. Что? Что произошло? Ждать нужно. Ждать!»

Совсем уже не было сил лежать под кустом барбариса, уже последний раз приказал он себе решительно: «Лежи! Не шевелись!» – наступал момент, когда не останется сил удерживать себя под кустом, кинется он к буровой. И в это самое критическое мгновение старший лейтенант услышал легкие шаги. Определил: обувь мягкая.

Силуэт мелькнул в темноте. Вот уже человек вбежал на крыльцо и потянул за ручку дверь. Оглянулся, прислушался, еще раз со всей силы рванул дверь – она не поддалась. Спрыгнул с крыльца – и к окну.

Ярмышев, не обращая внимания на то, что острые колючки впиваются в тело, начал выползать из куста. От нарушителя он не отрывал глаз.

«Крепкий орешек. И рост выше моего. Как Нечет».

Нечет щелкнул прицельной планкой – сигнал подал, что тоже выбирается из куста.

«Сейчас окно разобьет», – прикидывал Ярмышев, выбравшись из своего укрытия и наблюдая из-за куста за действиями нарушителя, выбирая нужный момент для броска. А тот что-то вынул из кармана, стал приклеивать к стеклу.

«Лента. Ишь ты, все предусмотрел».

Нарушитель нажал на стекло, оно едва слышно хрустнуло. Оглянулся. Постоял без движения. Ничего подозрительного. Ухватился за раму, легко подтянул свое тело и стал протискиваться в створку с выбитым стеклом.

Старший лейтенант рывком поднялся и побежал к конторе. Пять, десять шагов. Еще пару, и можно крикнуть, чтобы сдавался. Но нарушитель услышал шаги Ярмышева, сильно оттолкнулся от окна и, едва его ноги коснулись земли, выстрелил. Фуражка слетела с головы старшего лейтенанта, пуля обожгла макушку. Он выстрелил в ответ, но не попал. Нарушитель кинулся в темноту, а перед ним с автоматом Нечет.

– Руки!

Подоспел и старший лейтенант. Обезоружил диверсанта, защелкнул на запястья наручники и только тогда почувствовал Ярмышев, что воротник гимнастерки мокрый и липкий. Понял, кровь. И на висках кровь. И на щеках тоже. И тут только у него сильно закружилась голова. Сказал через силу:

– К крыльцу.

Когда вышли на свет и Нечет увидел, что лицо старшего лейтенанта залито кровью, он крикнул нарушителю, огрев его прикладом:

– Ложись, подлюка!

Тот остановился, вроде бы не понявши, что от него требует пограничник, но Нечет вновь замахнулся прикладом.

– Ложись! Мордой в землю! – и уже старшему лейтенанту: – Я сейчас перевяжу вас…

– Потом, Яков. К Кочанову давай. Пошли на буровую. Что у них там? Вернешься – перебинтуешь.

Ярмышев остался один. Он стоял в паре шагов от нарушителя, который лежал на земле вниз лицом. Ноги Ярмышев расставил широко, но все равно его покачивало. Он чувствовал запах теплой крови, набухший воротник прилип к шее, ему хотелось сесть на крыльцо, но он продолжал стоять, боясь, что если попытается сделать шаг, упадет. А он должен выдержать, дождаться Нечета. Должен! И старший лейтенант стоял, не спуская глаз с нарушителя и держа наготове пистолет с взведенным курком. Голова кружилась. Ноги подкашивались. Сильно тошнило.