Встретимся в Эмпиреях - [44]

— Гм…

— Этот вопрос тебя, наверное, уже убивает, да?

— Да нет же. Вы правильно делаете, что подстегиваете меня, но это, по правде говоря, мало мне помогает.

Виктория молчит, и я вынужден развивать всплывшую тему.

— Знаешь, к каким мыслям я пришел в последние дни? Ты можешь позволить себе писать для людей, если твоя жизнь полная чаша и ты в состоянии поделиться своим позитивом и радостью с другими. А жизнь, которой живу я — это синоним пустоты и отчаяния. Вот мой багаж. Не нужна такая книга. Урода рожать я не хочу — зачем?

— А мне не нравятся радостные книги.

— Мне вообще-то тоже, — озадачиваюсь я.

— Они не заставляют думать. Когда заканчиваешь читать хорошую книгу, в тебе обязательно что-то должно перемениться. Начиная наблюдать за ее героями, не успеваешь заметить, как все сводится к тому, что в конце концов смотришь ты не столько на героев, сколько вглубь себя. Но если в книге не рассказано о чьей-то трагедии, этого ведь не происходит…

— Ты молодчина, Вик. На самом деле. Почему бы тебе не попробовать писать?

Смеется.

— Ты сказал о пустоте своей жизни, — вновь сделавшись серьезной, продолжила она, — но это относится и к нам, и еще ко многим, многим, многим, если ни ко всему человечеству…

— Ух.

Некоторое время идем молча. Меня так и подмывает произнести хоть какие-нибудь мало-мальски теплые слова в адрес Виктории.

— Ты умница, Вик. Ты — сильная.

— Я слабая.

— Нет, ты сильная! И ты способна поделиться волей с другими. Теперь я точно напишу книгу.

— Напишешь, знаю. А я все-таки слабая. Почему ты не спросишь меня о моей мечте?

— Хорошо, Вик. А что с твоей мечтой?

Виктория выдерживает томительную паузу.

— Я не хочу, чтобы она исполнялась.

— Не понял, прости… Как так?

— Понимаю, что это ужасно беспринципно с моей стороны. Но я сказала то, что сказала.

Ни слова не отвечаю на ее заявление — пусть, думаю, выскажется до конца, раз начала. Сам пребываю в легкой растерянности.

— Когда мы все это придумали, мы находились под впечатлением момента, у всех у нас была яркая потребность в Поступке. Понимаешь, о чем я?.. Но с тех пор мне не по себе. Зачем желать то, что принесет только боль? Сбывшаяся мечта не потерпит сиюминутности, а посвятить ей всю себя невозможно. Нет права на счастье, если нет будущего. Все обман.

— Наверное, я понимаю, о чем ты хочешь сказать… возьму, по крайней мере, на себя смелость думать, что понимаю. Но зачем кичиться своей капитуляцией? Можно же просто продолжать жить, как умеешь. И может, что-то все-таки произойдет…

— Ничто так не ранит душу, как надежда.

— Ах, Вик…

— Я отказываюсь от своей мечты!.. Но я не хочу терять вас, ребята, вашей дружбы и вашей поддержки… — голос ее дрогнул.

— Каких слов ты ждешь от меня сейчас? — спросил я Викторию и почувствовал, как странная подавленность овладевает мной.

— Осуди меня. Пристыди за мою слабость.

— Я не стану этого делать.

— Ты расскажешь обо всем ребятам?

— Нет.

— Но это же нечестно по отношению к ним. Я сама скажу.

— Надо ли? Ты уже выговорилась со мной. Будем считать ― этого достаточно. Попутно ты хотела проверить свои сомнения, но вся прелесть в том, что ни я и никто другой тут тебе не советчики. Отказаться от своей мечты, Вик? Но отпустит ли она — мечта — тебя? Вот мой единственно возможный совет: подкинь эту задачку времени. — С некоторых пор такая позиция стала ответной на все возникающие перед нами жизненные вопросы. Вероятно, нам подспудно нравилось пребывать в состоянии благоговения перед Неизвестным.

— Времени, — повторила вслед за мной Виктория и, унесенная, казалось, какими-то тяжкими раздумьями далеко-далеко, закивала головой.

Мы надолго замолчали, и я успел заметить, что Демон со Сливой сильно от нас оторвались. Из-за сгустившихся сумерек их совсем не видно впереди.

— Догоняем? — обращаюсь к Виктории.

— Угу. Догоняем.

Беремся за руки и ускоряем шаг.

Непростой разговор закончился, а я с этого момента взял на себя роль единоличного хранителя секрета Виктории: она отказывалась от бремени «воина», но оставалась нашим «оруженосцем». Игра слов, конечно. И каких только откровений ни могли мы тогда выложить друг дружке, каких только высокопарностей наговорить — способно ли было что-то и вправду повернуться вспять?

* * *

Сомнения и страх — естественный страх перед громадой, которой брошен вызов, — с такими нелюбезными попутчиками приходилось считаться каждому из нас. Не всегда и обо всем удается поговорить настолько открыто, насколько это возможно. Львиная доля информационного обмена между людьми — предчувствия, записывающиеся на лицах; потаенные ощущения, нарисованные на сетчатке глаз. Ни у кого из нас на душе не было безоблачно. И мы невольно делились нашими неослабевающими сомнениями через жесты, взгляды, невысказанные мысли, через молчание… не знаю в точности, как это происходит.

Хочу сказать о другом. Вести борьбу с такими понятиями-титанами как «время», «судьба», «предрешение» — безумно сложно. Под силу ли нам? — вот вопрос, витавший в воздухе беспрестанно. «Мы как дрожжи в очке унитаза ― бродим, бродим, а пирог не получается», — выразился однажды в беседе со мной Слива, и меня не на шутку зацепили его слова ― грубые, саркастичные (совершенно Сливе не свойственные), но бившие точно в десятку.