Встретимся в Эмпиреях - [42]

Невзрачный с виду, хоть и высокого роста, лысоватый, тонкая щеточка усов на землистом лице — раньше мне почему-то представлялось, что люди такого типажа должны предпочитать тень, не искать огласки. Но здесь же мы, напротив, имели перед собой море желчи, злобы, постоянный вызов всему и вся, что не вписывалось в рамки его понятий, и просто маниакальную одержимость идеями войны. Порой мне казалось, он держит нас за игрушечных солдатиков, в которых не наигрался в детстве. Кто-то рассказывал, будто Нарожалло стоял у самых истоков войны, занимаясь ее пропагандой. И я давно потерял повод этому не верить. Он лично помог «мундирам» в розыске и поимке нескольких уклонистов и всегда придерживался самого жесткого и даже, если хотите, подлого обращения с курсантами.

Вот общий портрет этого явления под названием «Нарожалло». Я не оговорился и не переборщил с выбором выражения. Он был для нас именно явлением, стихией, скрытым возбудителем нашей общей болезни, нежели живым, реальным человеком. Мы не могли понять его мир, он никогда бы не понял наших жизненных мотиваций. Но миры все-таки сталкивались, и, соответственно, не были застрахованы от крушения. Год назад из училища Нарожалло ушел. По причинам мне неизвестным.

Что-то с Демоном нас разом осадило, и мы, прекратив глумиться, молча наблюдали за компанией. «Толстопузы» остановились шагах в двадцати от нашей лавки и некоторое время шумно разглагольствовали, ни на что вокруг не обращая внимания. Затем начали прощаться, после чего несколько человек повернуло в обратную сторону, а остальные двинулись дальше, как шли. На опустевшем участке дороги остался Нарожалло. Скорее всего, он планировал нанести визит в «Отхлебни». Нарожалло тщетно пытался прикурить, сопел и чертыхался. Спустя минуту несговорчивая зажигалка вдребезги была разбита об асфальт.

— Эй, бойцы! — вскинув взгляд на нас, поставленным командным голосом прикрикнул Нарожалло. — Дайте-ка огня!

Мы не отреагировали. Нарожалло резво направился к нам, но вот шаг его сбился ― узнал.

— Что б вас… Курсанты Н. и Р.! — по лицу Нарожалло поползла отвратительная улыбка — улыбка каннибала! Есть же люди, которым благожелательная мимика просто не дана от природы…

— День добрый, господин куратор, — прозвучали в ответ два подавленных голоса ― мой и Демона.

Так дружно мы произнесли одни и те же слова приветствия, что самим сделалось в глубине души тошно.

Я протянул ему свою зажигалку, и Нарожалло вальяжно закурил, выпустив в нас вместе с кислыми алкогольными парами огромный клуб табачного дыма дорогой сигары. Между тем он внимательно и с нескрываемым любопытством нас разглядывал.

— Все пиво хлещете?

— Все хлещем, господин куратор.

— Засранцы… — Нарожалло повело в сторону, и он чудом нашел точку опоры, чтобы устоять на ногах и не упасть.

Мы с Демоном вопросительно переглянулись, соображая, как нам вести себя с этой тенью былого ужаса. Привычка зазря не нарываться сильна, но сейчас ведь все по-другому…

— Училище прогуливаете?

— Прогуливаем, господин куратор.

Нарожалло стоял, переводя взгляд то на нас с Демоном, то на свои до блеска начищенные желтой кожи башмаки ― и вдруг точно взорвался:

— Молодые ослы! Бабы! Вы хотите стать офицерами или дерьмо хотите хлебать, на?! Вы знаете, что написано в законодательстве?..

— Пополам. На стене моего дома матерное слово написано. Ну и что дальше? — ровным тоном оборвал его тираду Демон, вызывающе глядя Нарожалло в глаза.

Лицо Нарожалло побагровело.

— Ты думаешь, что теперь можешь мне дерзить, на?! Ничего-о, армия выбьет из тебя всю дурь, на! И из тебя тоже, — Нарожалло пульнул в меня моей же зажигалкой.

— Что вас так вывело из себя, господин куратор? — подражая выбранной Демоном манере разговора, со спокойствием в голосе спросил я. — То, что мы не разделяем вашей одержимости войной? Но это же так очевидно: вы языком воюете, а мы должны…

— Заткнись, умник! — брызжа слюной, перебил меня Нарожалло. — Не я развязал эту войну! Но я многое сделал для своего государства, на! Потому что «гражданский долг» и «патриотизм» для меня не пустые слова, на! А вы… — издает тошнотворный гортанный звук и сплевывает под ноги. — Вы — позор своей нации! Выродки! Отребье, на!

— А вы — муть!.. — Демон соскочил с лавки.

— Но-но-но, на! — попятился Нарожалло, решивший, по всей видимости, что его собираются хорошенько отмутузить.

— Муть, которая всегда поднимается на поверхность, если взболтаешь стакан.

— Последи-ка за своим поганым языком, недоносок! Понаберутся всякой диссидентской дряни… мыслители… молокососы…

Демон пропускает его выпад мимо ушей.

— Никогда не пробовали пофантазировать, господин Нарожалло, кем бы вы были не в условиях хаоса и безумия войны, а в нормальной мирной жизни? Никем! Плевком на заборе! Жалким и завистливым существом, не стоящим внимания! Только в такой среде, как сейчас, вы способны процветать. Паразитируя, отравляя все вокруг себя, беспринципно предавая и продавая и принуждая верить других в собственную ложь!

Я не без подсознательного удовольствия наблюдал как нижняя челюсть Нарожалло все больше и больше отвисала после каждого сказанного Демоном слова. Еще бы! Этот «ходячий абсцесс» нарисовался здесь, чтобы показать свой апломб, потоптать нас ногами и понаставлять, а вышло все абсолютно по-другому.