Встречное движение - [6]
Теперь, вспоминая прошлое, я невольно думаю, до чего же странной была эта дружба… Что могло связывать таких разных людей? Разных во всем! Казалось, они должны даже разговаривать на разных языках, ведь формулы Сарычева были материей за гранью добра и зла для остальных, а Иваша с его государственной многозначительностью мог быть лишь любопытен на минуту-другую, да и то как источник информации, но не как интерпретатор ее, потому что Чеховский знал больше, Сарычев оценивал точнее, а папа свято верил, что все это его не касается.
Но они-то знали, что КАСАЕТСЯ! Иваша осознавал тенденцию, перед глазами Чеховского прошли и ушли те, кто реально подтверждал эту тенденцию, ну, а Сарычев понимал неизбежность, однако с папой на эту тему разговаривать не стал. И Чеховский тоже. И Иваша… Вообще — говорили, конкретно — нет!.. Конечно, папа и сам должен был бы все происходившее в стране примерить на себя, но, превосходно давая советы другим, он постоянно попадал впросак из-за того, что, верно оценивая окружающих, переоценивал собственную личность, чему способствовало отношение к нему его друзей, и, переоценивая, постепенно отставал от них, недовольных собой, а значит стремящихся к иному. Папа был доволен собой, он царил, парил и сначала незаметно, а потом все заметнее проявлял самолюбивый инфантилизм… Но можно ли всю жизнь играть единственную роль «умного мальчика»?! А под старость — «обиженного умного мальчика»?!. Увы, можно…
Однажды я услышал, как Иваша, представляя некоему, так и оставшемуся безымянным, очевидно, всем известному деятелю моего папу, назвал его профессором. Это меня потрясло: зачем? Разве мало быть тем, кто ты есть?.. Мне было стыдно за Ивашу, но еще больше за папу: никаким профессором он не был, однако не стал опровергать сказанного, потому что походил на профессора и внешностью, и манерами. Он играл роль вместо того, чтобы направить свои мысли в одно-единственное русло и добиться конкретного результата.
Каким искрометным умом блистал он среди ученых мужей, как был талантлив, общаясь с людьми искусства! Он завораживал быстрым, непытливым умом, соскальзывающими с языка образами, он всюду был своим и настолько удивительным в этом, бесконечно меняющемся в зависимости от круга общения, свойстве, что хотелось дотронуться до него, отслюнить пальцами пыльцу и посмотреть, сможет ли без нее?! Кому, кому мешают такие люди, зачем требовать от них быть иными, чем они есть, зачем причинять им губительные для их душ страдания, не лучше ли смотреться в них словно в зеркало, ничего не искажающее, но чуть облегчающее…
Отчего же мне, вслед за всеми, было стыдно признать, что он — мотылек, а мог быть (О, Господи!) профессором…
…Хорошо еще, что не писателем: ведь в юности он легко, хотя и недолго, писал — одесские босяки, ставшие писателями, одесские писатели, прикидывавшиеся босяками, южные женщины в душных кофейнях, внимающие дерзким строкам, дутые шины, Ланжерон, смех под утро, долгая дорога домой, где каждый из приятелей, прежде чем лечь, садился писать, меж тем как папа, прежде чем сесть писать, спал до полудня… И все-таки что-то получалось, могло получиться, если бы… не папина доброта: не хватало ему зависти к сотоварищам, жажды самоутверждения, соревновательной злости, наконец…
Так, не став писателем, папа сохранил не перебродившими в колбе воображения воспоминания об общей попервоначалу жизни с теми, кто когда-то принимал его за своего, а теперь просто любил: так, с годами, обретя благообразную профессорскую внешность, он, естественно, остался вне круга и выжившей белой, и расстрелянной красной профессуры.
Но что находили в нем Сарычев, Чеховский? Что связывало его с Ивашей? Ужели застолье? Нет, сразу можно было сказать, что эти люди случайно оказались за одним столом. Отогнутый мизинчик папы, не выпускаемый из правой руки ножик, всего чуть-чуть, только для услаждения вкуса, все в качестве гарнира к прекрасному разговору… О Сарычеве я уже рассказывал… Чеховский ел, словно работал, замечал лишь перемену блюд, вкуса, по всей видимости, не чувствовал… Потом я узнал, что он действительно лишен не только вкуса, но и обоняния, поскольку это вещи взаимосвязанные… Иваша ел много, с удовольствием, никогда не пропускал ни одного блюда, словно знал им счет, как, впрочем, и потом на кухне с Дуней, где позволял себе доедать лишь самое понравившееся…
…Остается преферанс? Может быть, они были лишь партнерами, что нашло свое подтверждение, когда место третьего занял генерал Василий Тверской, солдафон княжеского рода, варяг, бабник, бедовая голова… Ведь все так же… оставался при своих Сарычев, проигрывал Чеховский, и князю Василию приходилось… выигрывать, хотя играл он плохо, очень плохо… То ли он был везунком, то ли роли за этим столом были расписаны раз и навсегда…
Мне удавалось не спать до позднего вечера, я жил голосами и шорохами, смехом, запахом… потом шелест платьев, внезапно стихающие голоса в прихожей, тупое чмоканье, шуршание кульков… Такова была традиция: все остатки упаковывались, перевязывались и раздавались… Иногда на цыпочках в мою комнату заходила Гапа; я притворялся спящим, но она, хотя и сообщала недовольной маме, что идет целовать меня, никогда не целовала, а лишь стояла надо мной и пристально смотрела…
Алекс Смолев переезжает из Санкт-Петербурга на греческий остров Наксос. Загадочные убийства постояльцев виллы и жителей острова заставляют Смолева принять активное участие в расследовании преступлений. Ему помогают его друзья, работники виллы, инспектор уголовной полиции острова и даже Бюро Интерпола в Греции. И вот снова очередное преступление ставит полицию в тупик… В сборник вошли повести «Убийство на вилле «Афродита», «Пропавший алхимик» и «Пять амфор фалернского».
В самом начале нового века, а может быть и в конце старого (на самом деле все подряд путались в сроках наступления миллениума), Катя Малышева получила от бывшего компаньона Валентина поручение, точнее он попросил оказать ему платную любезность, а именно познакомиться с заслуженной старой дамой, на которую никто в агентстве «Аргус» не мог угодить. Катя без особой охоты взялась за дело, однако очень скоро оно стало усложняться. Водоворот событий увлек Катю за собой, а Валентину пришлось её искать в печальных сомнениях жива она или уже нет…
На юге Италии пропал девятилетний мальчик – вошел в школу и уже не вышел, словно испарился. Его мать в ужасе, учителя и родители обеспокоены – как такое могло произойти в крошечном городке, где все знают друг друга? Лола, известная журналистка криминальной программы, спешит на место происшествия и начинает собственное расследование. Она делает все возможное, чтобы пустить по ложному следу своих коллег, и уже готова дать в эфир скандальный репортаж и назвать имя убийцы… но тут выясняется, что местным жителям тоже есть что скрывать, а действительность страшней и запутанней любой гипотезы.
Когда судьба бросает в омут опасности, когда смерть заглядывает в глаза, когда приходится уповать только на бога… Позови! И он придет — надежный и верный друг, способный подставить плечо и отвести беду.
Май 1899 года. В дождливый день к сыщику Мармеладову приходит звуковой мастер фирмы «Берлинер и Ко» с граммофонной пластинкой. Во время концерта Шаляпина он случайно записал подозрительный звук, который может означать лишь одно: где-то поблизости совершено жестокое преступление. Заинтригованный сыщик отправляется на поиски таинственного убийцы.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.