Встречи с Индонезией - [38]

Жарко нестерпимо, солнце печет, вулкан раскален… Иду по отвердевшей лаве, по участкам, засыпанным пеплом, пробираюсь сквозь обожженные заросли. Одежда в грязи, рубашка изорвана в клочья, руки чернее, чем у трубочиста, а впереди еще скалы и еще один кратер. Но я уже валюсь с ног от усталости. Надо идти назад. Давно прошло время, когда я предполагал вернуться в Аву. Без паранга продираться через лес просто невозможно. Вскоре обнаруживаю тропинку и направляюсь по ней, как мне кажется, к Аве. Наконец лес кончается. Что-то блестит вдали. Может быть, это крыша церкви в Леи? Вряд ли. Внезапно передо мной вырастает пограничный столб, отделяющий Чавалау от Леи. Если не найти короткую дорогу, отсюда до Авы три часа ходьбы. Вокруг ни души. Пройдя немного по тропе, слышу женские голоса. Прекрасно, сейчас узнаю дорогу, однако не тут-то было: при моем приближении женщины с криком разбегаются. Может быть, меня приняли за демона? Жду — не вернутся ли? Нет, видимо, испугались до смерти. Продолжаю спускаться и вскоре натыкаюсь на большую группу людей, о чем-то взволнованно спорящих. Впрочем, возможно, мне это показалось — местные жители всегда говорят такими возбужденными голосами, что создается впечатление, будто они ссорятся.

Короткой дороги отсюда до Авы не существует, а у меня уже нет сил идти дальше, но идти надо. Послать какого-нибудь ребенка к Кристине? Идея неплохая, но как ее осуществить? Что, если детям не захочется никуда идти? Так и вышло. Ни один ребенок не желает двигаться с места. А сообщить Кристине необходимо. Учитель и какак (старший брат) Кристины живо обсуждают этот вопрос. Может быть, написать письмо и послать его с кем-нибудь в Нитунг, чтобы оттуда его переправили дальше? А может быть, письмо возьмет какак Кристины, который собирается идти в том направлении? Он только сперва отнесет в ремонт испорченный радиоприемник и сделает еще одно дело, а потом пойдет в Аву. А письмо тем временем лежит… Страшно разозлившись, я заявляю, что пойду сам. Моим собеседникам становится неловко. Да еще какая-то женщина принялась их стыдить. В результате посылают трех ребятишек с письмом, а я возвращаюсь в Леи, где священник Маас, увидев меня, поспешно приносит бутылку туака. Добравшись до Леи и придя в себя после двух стаканов туака и такого же количества кофе, я направляюсь в Аву с визитом к «капитану», или, как теперь говорят, «координатору» Палуе. Капитан — что-то вроде потомственного старосты — обещает, что даст мне знать, когда пойдет лодка в Риунг (оказия в ту сторону случается крайне редко). До этого я успею побродить по Аве с его племянницей Домицелой, весьма умной и интеллигентной девушкой. Она может помочь мне в беседах с местными жителями.

В приморских селениях не принято приносить в жертву буйволов, поэтому жители Авы и соседних деревень на праздник буйвола поднимаются в горы, а жители гор спускаются к ним на праздник кабанов. Если буйволов забивают в честь бога, то кабанов жертвуют духам. Праздник кабанов устраивают обычно в тех случаях, когда людей одолевают мыши. Во время жертвоприношений островитяне просят духов заставить мышей взойти на корабль и уплыть на Флорес. Через несколько дней после праздника делается маленькая модель пераху, которую спускают на воду. Мне показалось странным, что капитан говорит о данном обряде как о главном: я полагал, что этот обряд совершается только во время стихийных бедствий. Кое о чем капитан умалчивает, например о том, что его родной брат, здешний моса лаки, несколько месяцев назад собственноручно зарезал в честь духов кабана.

По поводу истории острова существует две версии. Одну мне изложил капитан, другую я слышал от многих жителей Палуе. Капитан считает себя потомком самовластных правителей, подчинявшихся только каким-то правителям на Флоресе. Палуенцы же утверждают, что здесь никогда не было правителя, власть которого распространялась бы на весь остров, и что по традиции каждый округ представлял собой самостоятельную политическую единицу, не подчинявшуюся никакому правителю.

Вечером около дома Кристины устраиваем нечто вроде вечеринки. Меня просят спеть польскую песню. Я согласился, но только в обмен на палуенскую. Мне она понравилась, хотя и спели ее не очень стройно. Им же из польских песен особенно понравилась переведенная мною песня о собачке, которой любимая жена хозяина отгрызла хвост, а также песни горцев. Смеются, кричат «багус» («хорошо»). Потом — танцы. Меня просят сплясать польский танец. Согласен, но после того, как с ними вместе станцую их национальный танец. И вот я то прыгаю на месте, то хожу взад-вперед, то семеню мелкими шажками, наклонившись вперед и качая головой, как утка. Старинный обрядовый танец в моем исполнении — я одет в подвернутую, как прежде носили, липу — вызывает неописуемый восторг.

Утром спускаемся в Ону (деревня на побережье, неподалеку от Чавалау), куда вчера прибыли лодки с кербау. В море качается на волнах целая флотилия. Издали доносится грохот барабанов. Вместе с нами на берег прибежали многие жители деревни. Время от времени то одна, то другая женщина, чаще пожилая, взобравшись на камень, танцует, размахивая ветками.