— В этом отношении ты по сравнению со мной мальчишка.
— Может быть. Поэтому и трубы в честь тебя гремят громче.
Они стояли и смотрели на карту.
Потом Гитлер сказал:
— Тебе пора.
— Ты когда свяжешься с центром? — спросил Сталин.
— Сегодня ночью, — сказал Гитлер. — И я поддержу твою просьбу. Мне так хочется домой…
Гитлер проводил Сталина до лестницы.
— Помнишь, мальчишками мы мечтали о подвигах и боях?
— Мы тогда не знали, как пахнут реки крови, — сказал Сталин.
— Но мы делаем великое и благородное дело, — сказал Гитлер. — Когда-то, достигнув гармонии, земная цивилизация воспоет нас… уже не как тиранов.
— Трудно, — сказал Сталин.
— Я поддержу твою просьбу.
Сталин вышел под дождь. «Мерседес» стоял у самого входа в бункер. Плащ не успел высохнуть, и от него было холодно и гадко.
Далеко-далеко под невидимыми сквозь тучи звездами нарастал смутный гул.
«СБ» идут, — подумал Сталин. — Я вчера приказал совершить налет на Берлин и почти забыл об этом. А они идут».
Немецкие офицеры замерли, глядя в небо.
Уже в танкетке, возвращаясь к партизанскому аэродрому и отворачиваясь от майора, которого вдруг одолел кашель, Сталин вспомнил, что надо бы увеличить пайки писателям, эвакуированным в Чистополь. Но за делами он все время об этом забывает. Впрочем, если те писатели вымрут, найдутся другие. В сущности, это мелочь.
Они сидели на краю заброшенного, забытого шоссе. Между старых бетонных плит росли кусты рюсы. В лучах закатного солнца вспыхивал искоркой высоко летящий питекор.
Суус сорвал травинку и принялся жевать ее.
— Знаешь, о чем я тоскую? — сказал он. — О глотке грузинского вина.
— Не могу разделить твоей тоски, — сказал Хил. Здоровый образ жизни и несколько удачных операций сделали свое дело. Он казался куда моложе, чем тридцать лет назад, осенью 1942 года по христианскому летосчислению, в бункере под Ровно. — Мне мысли о той планете отвратительны.
— Я знаю почему, — сказал Суус, поглаживая седые усы — он не смог отказаться от них, вернувшись домой. — Потому что ты потерпел поражение. Помнишь, ты укорял меня за то, что я начал на каком-то этапе ассоциировать себя с социумом, которым я руководил?
— Не в поражении дело. Мне всегда был гадок строй, который я вынужден был создать, и маска, которую я носил.
Хил лег на спину и, прищурившись, смотрел в яркое синее небо.
— Может быть, — сказал он после паузы, — виной тому страх. Страх смерти в апреле сорок пятого.
— Наши тебя еле успели вытащить, — сказал Суус. — А какие новости с Земли?
— Ты знаешь.
— Знаю. Но думаю, что мы делаем ошибку.
— Нет, я разделяю позицию центра.
— Но столько усилий! Столько жертв! Если я не ошибаюсь, там за эти годы погибло шестнадцать наших с тобой коллег.
— Семнадцать, — сказал Хил.
— Такие жертвы — и все впустую! Нет, контакт прерывать было нельзя!
— В нашем большом деле бывают ошибки, — сказал Хил. — Если цивилизация генетически тупиковая, дальнейшие жертвы бессмысленны.
— Значит, мы плохо с тобой работали.
— Мы с тобой хорошо работали, — ответил Хил. — Мы отдали Земле лучшие годы жизни. Мы старались…
— По расчетам центра, когда они себя уничтожат?
— Через двадцать лет…
— Черт возьми! — сказал по-русски Суус. — Полжизни за бокал киндзмараули!
— Тебе надо показаться психиатру, Суус, — сказал наставительно Хил.
