Встреча с чудом - [33]

— Давай говори истории всякие, новости, газеты читай, — потребовал Кеша. — В тайге живем, ничего не знаем.

Анатолий вытащил из кармана пачку газет.

А за полотняными стенками лютовал мороз, и брякали колокольцы, и чакали чурбачки.

Лежа под медвежьей шкурой, Славка слышала этот звон всю ночь.

И всю ночь мелькало перед ней, неслось черное, звездное.

Трещали ветви, клубился снег, рвался пар из оленьих ноздрей, мелькала дорога, и валилась Славка, вставала и опять валилась.

Асина ночь

В одинокой избе среди леса ночь была бесконечной. Ася то лежала с открытыми покрасневшими глазами, слушая, как щелкают стены, то будто задыхалась, утопая в шелково-мягкой, жаркой груде серебряно-черных мехов, то металась в смертельной тоске и все никак не могла проснуться. Она ясно сознавала, что спит, что нужно скорее проснуться, и тогда тоска схлынет. И вдруг она понимала, что не спит, что глаза ее открыты в темноте.

Зимняя ночь, что нитка с клубка, тянется и тянется. Жутковато одной в темной избе среди леса.

Ася подробно представляет разговор с директором, произносит длинные страстные речи о том, что людям нужно верить, нельзя думать, что они жулики, нельзя унижать человека подозрениями, что грубость отвратительна, что после такого оскорбления она не может жить. И директор оказался умным, чутким, сердечным — он возмутился вместе с ней.

Ася вскочила, натянула унты, закуталась в пальто и вышла освежиться: голова была тяжелой, затылок налился болью.

Асю поразила луна. Когда ложилась спать, луна, огромная, желтая, наполовину высовывалась из-за гольцов, а сейчас она сияла, белая, мертвая, на страшной высоте.

Небо было жутким, чувствовалась бездонная, черная пучина Вселенной. Над землей царила обжигающая стужа. На веревке постукивало, поскрипывало гулкое, мерзлое белье. Мертво, тихо. И ни одного человека. За рекой в селе ни огонька. Будто люди покинули жилища и все куда-то безвозвратно ушли, а она, Ася, проспала. Куда ушли? И куда бежать ей? За бревенчатым забором из морозной тьмы глухо тявкали лисицы, будто предвещая беду.

Стало одиноко и бесприютно под этим гигантским тревожным небом. Своя жизнь показалась такой малюсенькой, мгновенной, точно огонек спички среди снежной бури. И Ася впервые пожалела, что ушла из отцовского дома. Там она все еще была бы дочкой, девочкой. А здесь никому и в голову не приходит, что она чья-то дочка, чья-то девочка. Здесь она воровка. Пусть бы лучше кипело море в ее комнатке-каюте на картинах Айвазовского и в славных книгах Новикова-Прибоя. Не доехать ей, конечно, до моря, и никогда под ее ногами не качнется трап, ведущий на корабль. Новый порыв отчаяния и тоски все выстудил в душе. Будто из теплой избы распахнули дверь и забыли закрыть.

Стылый бор молчал, был недвижен, точно высеченный из камня. Немо. Какая нерушимая тишина!

Дрожа от холода, Ася вернулась в избу и юркнула под теплое одеяло, закрылась с головой. Ей опять показалось, что никого в мире нет, она одна в холодной темной избе, затерянной среди тайги. И никогда ей не доехать до солнечного, теплого моря, если уж даже сестра предала их мечту...

Ася поднялась рано. В хрустящем мраке притащила из ледника мясо, стучащую, как булыжник, рыбу и начала готовить лисицам еду...

Когда посветлело, Ася, похудевшая, бледная, с потрескавшимися от мороза губами, пришла к директору.

Татауров проводил свою ежедневную «планерку». В кабинете уже собрались звероводы, начальники ферм, заведующие, завхоз, шоферы. Люди шли на «планерку» со своими неотложными делами, со всякими неурядицами.

Ася стояла в коридоре, слышала голоса, отдельные фразы.

Нужен лес для строительства домов, некуда принимать завербованных, не дали для ремонта грузовиков задние рессоры, геологи просят оленей и каюров, на одной из ферм кончилось мясо — нечем кормить лисиц, на другой нужно ремонтировать клетки...

Телефон трещит и трещит...

Асю подавляет это обилие неотложных дел. Неужели директор выпутается изо всех трудностей? И он, удивляя ее, разрешает их быстро, четко и даже как-то лихо. По отрывкам телефонных разговоров Ася поняла, что у него всюду были дружки и связи.

Со своими работниками Татауров говорил громко, сердито. Одних грубо распекал, другим приказывал.

— Получил только две передние рессоры. Я уж и так и эдак. Уперлись: нет в наличии, да и только. В следующем, дескать, квартале, — угрюмо бубнил завхоз.

— Шляпа! Да разве так дела делают? — прогремел насмешливо Татауров. — Бери разнарядку в райисполкоме и езжай. Я позвоню Хожалову. Да перечисления произведи!

— Павел Николаевич, не отпускает Петро Логунову. — Это робкий голос увольняющейся продавщицы.

— Алло! Алло! Петро, ты чего там волынишь? Мы же без продавца сидим. Чего ты уцепился за Логунову? Приглянулась, что ли? Ну так вот, слушай меня: не устанавливай там свои законы! Отпустить! Понял? Меньше рассуждай — больше делай!

Клацнула трубка.

— На третью ферму забросить бы горбыль...

— А ты входи в ажур!

— Не укладываемся...

— Иванихин! Сегодня же обойди фермы и возьми все нужды на карандаш...

— Савватеев! Все шкуры завтра сдай в заготпушнину! Беличьи бунты оформил?

Трещит телефон.