Встреча с чудом - [30]

Татауров распахнул двери склада. Заложив руки за спину, мрачно глядя под ноги, вышел на улицу.

К Асе подошел Дорофеев, вытащил из барабана шкуру.

— Довольно. Чисти. Да опилки перемени, — распорядился он, выворачивая шкуру мехом вверх.

Ася осторожно трясла шубу Андреяшки, из нее дождичком моросили опилки. Она подвесила ее, выколотила прутиком, достала из кармана халата расческу и принялась тихонько расчесывать спутавшиеся волосы.

Шкура была большая, волосы густые, пышные и шелковистые до воздушной нежности. Ася вспомнила выражение звероводов: «поток волос». У Андреяшки поток был обильный. Мех его чисто черный, на плечах проступал металлический, синеватый отблеск. Эту иссиня-черную шкуру по хребту и ниже по бокам покрывало серебро. Ася уже знала, что звероводы делят серебро на желтоватое — менее ценное, на меловое и на жемчужное — самое красивое. У Андреяшки серебро было с жемчужным блеском, чисто белое, немного прозрачное. Оно ясно светилось из темной глубины меха. Над серебром пушилась черная вуаль волосков.

Ася хорошо понимала увлечение Колоколова этой царской «мягкой рухлядью». Благородные меха таили в себе настоящую красоту и поэзию.

— Валюта! Идет на мировой рынок. Корабли увозят за океаны, — гордо говорил Колоколов.

Вот и Андреяшка поплывет за моря-океаны и где-нибудь в Сан-Франциско или в Париже ляжет на плечи красивой женщине, ляжет царственный, прекрасный, пахнущий духами, и не женщина украсит его, а он ее. И никто не узнает, что это был злющий Андреяшка и что какая-то Аська кормила его, холила, потом вертела в барабане его шкуру, причесывала осторожно, как ребенка.

Ася бережно вывернула припахивавшую бензином шкуру мездрой вверх и повесила на гвоздь. Снимая для обработки другую шкуру, она задела Андреяшку плечом, он бесшумно и мягко скользнул в ящик с опилками.

— Ася, выйди на минутку! — крикнула Славка, просунув голову в дверь. Неработающим входить сюда запрещалось.

— Сейчас! — отозвалась Ася. Она спрыгнула с лесенки, опрокинула барабан в ящик, засыпав опилками упавшую шкуру. Лопатой быстро набросала с пола в барабан новых опилок, сунула в него необработанную шкуру и, глянув на Дорофеева, выбежала на улицу.

Сквозь туман проступали смутные, призрачные гольцы. Нельзя было понять — есть ли они или только чудятся. Бледное низкое солнце расползалось в морозной дымке золотым косматым пятном.

Славка стояла под сосной, виновато смотрела на сестру.

— Асенька, я не могу уехать, пока мы не помиримся, — заговорила она. — Ну что за поездка получится, если на душе будут кошки скрести? Ты же знаешь — я места себе не найду.

Асю тронула нежность Славки.

— Да что ты, дурная! Я и не думала сердиться! Только помни о море. Ничто — ты слышишь? — ничто не должно помешать нам добраться до него.

— Аська, милая! Будь спокойна! — воскликнула обрадованная Славка. — Тебе что-то мерещится... Пусть не мерещится! Я не хилая!

Они поцеловались.

Ася вошла в склад. Около ее барабана и ящика с опилками стояли возбужденные Дорофеев и завскладом эвенк Харлампий. Опираясь на палку, он усиленно сосал хрипящую трубку. Какая-то болезнь согнула его так, что он ходил чуть ли не на четвереньках.

— У каждого мошенника свой расчет, — услыхала Ася сиплый голос Дорофеева. Оба они пронзительно смотрели на нее. Чувствуя непонятное беспокойство, Ася подошла к ним.

— Это что такое? — грубо спросил Дорофеев, показывая на ящик. Он щурил злые, припухшие глаза, от него несло спиртным перегаром.

Ася заглянула в ящик и, поняв все, вспыхнула, задохнулась. Дорофеев и Харлампий многозначительно переглянулись. Ася, точно подавилась коркой, не могла слова выговорить: из опилок выглядывал белый кончик лисьего хвоста. Она взглянула на стенку — Андреяшки не было.

— Ну, выворачивайся, — прохрипел Дорофеев.

— Во-первых, вы... вы перестаньте грубить, — выговорила наконец Ася, — а во-вторых, я не знаю... Должно быть, он случайно упал, я не заметила и высыпала на шкуру опилки... А тут сестра позвала...

— Ишь как складно получается, — обратился Дорофеев к Харлампию. Тот сердито пустил клуб дыма.

— Хищение социалистической собственности, — равнодушно изрек Харлампий. — У нас уже было такое, связка белок пропала.

— Я ничего не думала! Я ничего не хотела! — воскликнула Ася, обращаясь к девушкам, которые, бросив скрести шкуры, собрались вокруг.

Харлампий невозмутимо сосал трубку. Дорофеев сипел:

— Гвоздь длинный, шкура не могла упасть.

— Я в жизни своей никогда и ничего не взяла чужого! А вы... вы... — Ася с ужасом посмотрела на двух стариков, не верящих ей. Такого унижения, такого позора она еще не испытывала.

— Честное слово, все так и было, как я говорю, — умоляла она стариков поверить ей. И чем она горячее и судорожнее доказывала, тем больше вызывала подозрение.

— Да ты знаешь, что ты наделала?! — простуженно сипел Дорофеев. — Вот пришьют статью, тогда запоешь!

— Ничего я не брала! Не брала я! — твердила Ася, затравленно глядя на стариков. Слезы вдруг облили ее лицо.

— Рано, милая, начала искать легкую копейку, — сурово проговорил Дорофеев. — Честь берегут смолоду!

— Я честная! Я честнее вас! — закричала как ужаленная Ася. — Я не думаю о людях так плохо, а вы...