Встреча - [203]

Пётч и не подозревал, что означал бы в этот момент для жены один только его жест. Рука, которая должна бы коснуться ее волос, поглаживала щетину на его подбородке. Его мысли, спустя несколько мгновений облеченные в слова, были не с нею, а с профессором Менцелем, четвертый пункт программы которого настало наконец время возвестить.

Словно разговор их был прерван лишь только возвращением Фрица из пивной, Пётч продолжил теперь рассказ о наиважнейшем из важнейшего — о предложении профессора превратить исследователя-любителя в ученого, то есть принять Пётча в свой институт.

— Понимаешь ли ты, что это для меня значит, Элька?

Это она хорошо понимала. Но так как она понимала и

то, что это значит для нее самой, и так как она все еще была поглощена попытками утопить надежды, родившиеся в ней несколькими минутами раньше, она не ответила, что нисколько ему не помешало, а лишь побудило подробнее растолковать детали, сообщить, что вопрос окончательно еще не решен (не из-за него, он-то сразу согласился), и объяснить, о каком институте идет речь.

— Может быть, ты слышала о ЦНИИ или ЦИИсИс? Нет? Я тоже не слышал до сегодняшнего вечера. Тогда ты не знаешь еще, что означает и МП. Так шепотом, прикрывая рот рукой, называют новое место работы твоего мужа (где он, кстати, скоро должен будет получить ученую степень). Сейчас объясню тебе. «Ц» значит центральный, единственный в республике, не относящийся ни к какому-нибудь университету, ни к какому-нибудь другому учреждению, «И» — это ясно. Между первым и вторым «Ис» нужно мысленно подставить маленькое «и». И если ты знаешь, что тот, о ком идет речь, то есть Шведенов, был историком, а история называется также историографией, то ты уже знаешь, что означает первое «Ис». Сложнее дело обстоит со вторым «Ис» — оно связано с твоим мужем, который преподает историю в школе и, следовательно, должен что-то знать о пригодности истории для преподавания — об историоматии. Итак, Центральный институт историографии и историоматии — вот как эта штука называется и царит надо всем, что изучает историю, и пишет о ней, и обучает ей, включая институт и специальные журналы. Она заполняет брешь, которая зияет между этими учреждениями и министерством, и первым ее узрел профессор или, как говорят злые языки, узрело — по его наущению — начальство. Ибо шепотом произносимое в университетских и академических коридорах МП сокращенно означает сообщество, именуемое Менцельским приходом. Но вот что самое восхитительное в этом человеке: он сам рассказал мне это — и от души смеялся.

Восьмая глава. Интерпретация

Три недели спустя Пётчу пришлось внести поправки в мысленно нарисованную им картину институтского здания. Он представлял себе нечто солидное, не обязательно с колоннами перед порталом, но по крайней мере с большой стеклянной дверью и издали видной надписью. И вот он увидел обшарпанное строение канцелярского типа, в котором, кроме ЦНИИ, размещались всякие торговые фирмы, редакции и конторы. Маленькая деревянная дверь была облеплена вывесками. Стенная газета на лестничной площадке призывала к повышению производства пластмассы и эластика. Коридоры без окон благоухали соусами. Он пришел в обеденное время, и надо было ждать.

Он не удивился, что его имя ничего не сказало секретарше, указавшей ему на стул для посетителей, но равнодушное молчание, с которым она восприняла его замечание, что он вызван к директору института, смутило его, так как он приготовился к расспросам. Вызван — это, в конце концов, может каждый заявить, а потом станет пустячными делами отнимать у профессора время. Он ожидал, что его по меньшей мере спросят, какое время ему назначили. После обеда, ответил бы он не без гордости, ибо считал пиком доверия то, что профессор не указал точно часа и минут.

Думать о доверии не так уж непозволительно человеку, которому за последние двадцать дней профессор пять раз звонил (по школьному телефону), первый раз — уже через восемнадцать часов после посещения Пётчем «преисподней», то есть в час дня, во время последней перемены. Менцель хотел знать, как понравился Пётчу (который успел пока только бегло и не по порядку пролистать рукопись) «Бранденбургский якобинец».

— Прекрасно, — сказал Пётч, гордый своей способностью быстро найтись, хотя он не любил лгать.

— Какую страницу вы читаете?

Пётч понял, что профессор не представляет себе, как это человеку, держащему в руках его рукопись, работа или сон могут помешать читать ее, и быстро ответил:

— К сожалению, только шестьдесят третью.

— Значит, мою критику Генца вы уже прочитали. Как я разделался с ним, блестяще или нет?

— Блестяще — точнее не скажешь.

— Я рад слышать это, в самом деле, я очень рад! Желаю удовольствия от остальных пятисот тридцати страниц и всего хорошего!

Вот как это просто, подумал Пётч, когда первый страх прошел. При следующих телефонных разговорах ему было легче. Теперь больше незачем было умалчивать действительное положение дел с чтением: он всегда знал, за что именно Менцель хвалит себя. А когда возник вопрос о неточностях, Пётч уже мог бы кое-что сказать профессору. Но Менцеля не интересовали критические замечания, да он и не оставлял между своими словами достаточно больших пауз, чтобы такие замечания можно было вставить. Для маленьких же пауз Пётчу надо было бы точно знать, что именно ему не нравится. Ибо кратко выражать он умел только ясные мысли. А его критика была в высшей степени сумбурной. От страницы к странице ему становилось все более не по себе, однако его преклонение перед Менцелем было столь велико, что он не решался облечь свои ощущения в слова. Как известно, трудно хулить, когда хочешь хвалить.