Встреча - [196]

Когда Пётч снова стоял под равномерно падающим дождем, Менцель еще раз открыл дверцу и ошарашил его вопросом: где он собирается напечатать свои изыскания?

Графически наиболее выразительной передачей реакции Пётча были бы три строчки вопросительных знаков. Ибо он не знал, что ответить, он даже не смог сказать, что еще не думал об этом.

Менцель же в свою очередь не смог верно истолковать это молчание. Он счел это тактикой, внушающей уважение.

— Мы еще поговорим об этом. Когда вы приедете?

— Скоро, если позволите.

— Позвоните прежде.

Впервые в жизни Пётчу была вручена визитная карточка. Он бережно спрятал ее во внутренний карман своей куртки. Час ходьбы до Шведенова не показался ему долгим. Едва ли он заметил, что дождь перешел в снег. Он пытался определить тему статьи, которую напишет. Пройдя затопленный участок пути у торфяного болота, он уже знал, как озаглавит ее — «Поиски одной могилы».

Четвертая глава. Золотые мечты

Вместе с фрау Пётч в наш рассказ входят сразу четыре других человека, которых во избежание перенаселения лучше было бы обойти, если бы мы не боялись исказить сцену возвращения домой, когда в душе Пётча пробились ростки, коим со временем предстояло вымахать в ядовитые растения внушительных размеров.

Имена этих четырех: Альвина, Фриц, Людвиг и Доретта. Это были мать, брат и дети Пётча; обслуживаемые снующей между столом и плитой хозяйкой дома, они сидели в кухне за обеденным столом, шумно и много ели, запивая колбасным бульоном, и не прервали разговоров, когда в кухню вошел Пётч, насквозь промокший и продрогший, но согреваемый мыслями о статье. Взрослые, то есть мать Альвина (называемая бабулей) и братец Фриц, говорили о продаже сена, дети — об интимных делах липросских учителей. Принять ли предложение Паквица об обмене (сена на поросенка) или лучше подождать весны, когда сена будет мало и оно вздорожает? Родится ли у учительницы русского языка ребенок или нет, и если да, то когда и от кого?

Переполненному впечатлениями и мечтами Пётчу не терпелось поделиться ими, а его втягивали в разговоры, которые его совершенно не занимали. Он ел и пил, высказался по поводу рыночной конъюнктуры, уклонился от конкретных суждений о степени правдивости школьных слухов и ждал конца обеда, казавшегося ему, как никогда, долгим. Впервые он признался себе, что всегда страдал в этом кругу, выбрав для этого признания классическую формулу: чужой в собственном доме.

Наконец обед кончился. Бабуля прошлепала в гостиную к телевизору. Братец Фриц, натянув кепку и куртку, двинулся в пивную. Дети после многократных призывов отправились спать. Он остался наедине с женой. Теперь он мог говорить. Но прежде чем позволить Пётчу заговорить, надо объяснить, что означают его первые слова («твой знаменитый однофамилец…»). Дело в том, что фрау Пётч, по имени Элька, родилась хотя и не в Шведенове, а в районном центре Беескове, в девичестве носила фамилию Шведенов, как, кстати, и две из одиннадцати семей, населявших Шведенов. Тот, кому знакомы эти края, знает, что это не столь уж необычно. В Липросе тоже есть семья по фамилии Липрос, в Арндтсдорфе есть пекарь Арндтсдорф, а если в Гёрце отправиться на кладбище, можно найти там напоминание о многочисленных покойниках, называвшихся так же, как место их рождения. Этот факт не ускользнул от внимания Франца Роберта, первого исследователя Шведенова, и побудил его предположить, что утверждение, которое распространили друзья историка и писателя после его смерти, будто Макс фон Шведенов — это псевдоним и означает он только то, что Макс происходит из Шведенова, — утверждение это неверно; согласно теории Франца Роберта, Шведенов происходил из шведеновской крестьянской семьи по фамилии Шведенов и присвоил себе приставку «фон» из юношеского тщеславия. Поскольку документальные подтверждения отсутствовали, это положение было столь же недоказуемо, сколь и первое, тем не менее профессор Менцель охотно принял его, то есть зачеркнул «фон», зато присвоил писателю почетное определение «мелкобуржуазно-революционный демократ барщинно-крестьянского происхождения», вследствие чего фрау Пётч превратится в прапраправнучку Шведенова, когда он спустя несколько месяцев, в начале лета, представит ее большому обществу как урожденную Шведенов из Шведенова, чтобы затем, обратясь к Пётчу, шутливо заметить: теперь мы наконец знаем, что приводит к научным открытиям, а именно любовь к женщинам.

Замечание остроумное, но в данном случае неверное: Пётча привела к писателю не любовь к жене. Уж вернее было бы сказать: писатель привел Пётча к жене. Ибо нельзя отрицать, что фамилия избранницы имела значение для молодого человека. Робкому ученику средней школы-интерната эта фамилия не только дала повод сблизиться с ее носительницей, — фамилия придала ей особый интерес в его глазах. Он почитал Макса фон Шведенова и сам происходил из Шведенова, могла ли Элька Шведенов, и так не лишенная привлекательности, не стать в его глазах особенно привлекательной? И разве исключено, более того, разве не вполне вероятно, что писатель Макс и девушка Элька состояли в каком-нибудь родстве? Можно, однако, надеяться, что даже твердая уверенность в этом не сыграла бы решающей роли при выборе. Будь Элька черства, болтлива, толста или одержима стремлением к роскоши, любовь наверняка не вспыхнула бы. Он любил ее не из-за фамилии, но фамилия была одним из источников его любви; и он настолько был одержим своими изысканиями, что лелеял мысль (хотя и не высказывал ее): а может быть, наши дети в родстве с Максом фон Шведеновом.