Встреча c Анатолием Ливри - [2]

Д.Ф. Времена Юлиана – это как раз времена раскола Римской империи и основание восточной римской империи со столицей в Константинополе?

А.Л. Да. Ницше, кстати, тоже пишет об Юлиане. Это времена «последнего шанса Рима снова» стать Римом, но уже арийским Римом. Правление же Юлиана – подготовка к войне и сам поход – длилось всего 20 месяцев – с ноября 361 по июль 363 года.

Д.Ф. Расскажи чуть подробнее, что именно тогда произошло.

А.Л. Юлиан приходит к власти уже в христианском Риме, столица которого носит имя первого христианского императора КонстантинаI-го и выстроена на месте старой эллинской колонии Византии. Официально Константинополь стал столицей империи в 325 году, за 36 лет до коронования Юлиана. Поэтому долгое время Юлиан вынужден был быть христианином, хотя в юности получил митраистическое крещение, т.е. он должен был долго скрываться. Будучи кайзером в Галлии, в Лютеции (современный Париж), Юлиан считал себя не римлянином, а греком, греческим поэтом и философом, он переходит все границы «социальной нормальности» – ибо устанавливает свой собственный мир – так, например Юлиан и пишет об этом в своих письмах Саллустию «Я такой же кельт, как и ты, следовательно – грек». Этот наследник Флавиев отрекается от Рима, как бы утрачивает собственную кровь, и через греческую литературу, приходит к древней мудрости Митры, возвращается как отступник к арийской религии. Происходит тотальная подмена личности. Он презирает латынь, начинает писать исключительно по-гречески, он презирает христианство и становится императором-папой митраицизма, императором-отступником. Он рад, счастлив своим отступничеством, взрывает изнутри христианскую церковь, бывшую к тому моменту уже установившейся структурой, которую Юлиан использует, вводя туда Бога Митру.

Д.Ф. Думаю, что здесь было бы неплохо дать твоё понимание митраицизма.

А.Л. Митра – персидское слово, обозначающее одновременно и венец и имя бога, впервые упоминается Геродотом. Юлиан-гомерид изобрел же <литуратурный> термин – «Митра-Аполлон» (см. концовку его «Пира»), которого считал своим богом и отцом. Митра – солнечная ипостась Диониса, который в принципе является богом мрака. Гелиос, снова становится во главе имперского пантеона. Возрождаются элевсинские таинства, участие в которых столь же не рекомендовалось при КонстантинеII-oм, как обед за столом господина Ж.-М. Ле Пена университетскому профессору. 

После такого теологичекого переворота, совершённого Юлианом – Папой митраицизма – он, уже какimperator, ведет свои легионы в Персию.

В это время к нам подходят официантки и разливают в стопочки русскую водку, извиняясь за отсутствие русской икры. По странному совпадению сегодня в ресторане русский день. Но мы с Анатолием отказываемся интенсифицировать наш разговор возлиянием в кровь псевдо-дионисической жидкости, шутя, что пусть это делают те, кому это еще нужно, кому не хватает дионисийства собственной крови.

Смерть Юлиана – неудавшийся случай для всего Запада обрести некогда, из-за диалектики утраченную экстатичность. Этот случай я хотел бы ему предоставить ещё раз.

Д.Ф. Я хочу особо поговорить о той взрывоопасной мудрости, которая звучит у древних греков как эхо персидской мудрости, а у Ницше как эхо греческой. Что это за взрывоопасная мудрость?

А.Л. Я пишу об этом в «Физиологии Сверхчеловека». Впервые я прочитал об этом у Гераклита. Перманентная взрывоопасность – при помощи Диониса – разорванного человека заключается в том, что если собрать человеческие осколки в нечто целое, происходит взрывная реакция. Гипотетическая цельность чревата новым молниеносным распадом на части. А чем больше человек приближается к целостности, притягивает в себя части в некое исконное, но позабытое единство, тем больше вероятность того, что в его судьбе примет участие Божество. 

Здесь, в Европе, христианство представляет собой только тонкий слой, но в глубинах континента по-прежнему властвует Вотан. Поэтому в этой зоне действуют определенные постулаты религии вотанизма, главный из которых состоит в том, что Вотан совершенно не интересуется людьми. Единственное, что делает Вотан - вдыхает в некоторых воинов, артистов, поэтов священную ярость, и потом оставляет их с этим даром на произвол злых духов. И как говорил один персидский пророк: если кто-то не удался, ну так что ж! Может, удастся в другой раз. 

И мне кажется, что познавшие Восток божества существуют по точно такому же принципу Вотана, только они куда более субтильны. Они тоже вдыхаютсвоюсвященную ярость в созидателей, в преступников, но, в отличие от Вотана, после этого они еще и следят за своими избранниками. 

Так происходит, например, у Набокова, которому я посвятил часть «Физиологии Сверхчеловека»: у него есть роман, называемый «Соглядатай» (по-моему, там впервые на страницах Набокова появляется Дионис), который следит за человечеством глазами этого персонажа. Никто до меня не писал о прячущемся за глазами Смурова Боге, однако, да, в этом романе постоянно появляется Дионис с одной из своих невест. 

Когда Ницше говорит о том, что человек должен становиться лучше и злее, это и есть знак присутствия Диониса, который приближается к избранным людям, вдыхает в них свою священную ярость, но с персидской тонкостью, которая отсутствует в вотанизме. Эта способность соединить в себе и дионисийство – соглядатайство во мраке, и митраицизм, это желание установить власть Бога в этом мире не как абстрактную конструкцию, а как реальную субстанцию, существующую не только в литературе, но в повседневности, в политике, эта способность иметь два лица (как два лица Бога: так и Ницше говорит, о своих двух личинах, и, возможно, есть даже третье!) - есть проявления взрывоопасной мудрости.