Встать! Суд идет - [75]

В гостях у Козловой он крепко выпил. После этого она и стала выкладывать ему свой план.

— Ты, сынок, не бойся. Все будет шито-крыто.

— А я и не боюсь, — выпятив грудь, заговорил подвыпивший Грошин. — Чего мне бояться? Это твоему сыну, Петьке, бояться надо. Как пить дать угодит за решетку.

— А может, и не угодит, — не унималась Козлова. — За этим я тебя и позвала. Выручи, Володенька, век буду за тебя бога молить!

— Я, тетка, атеист. В бога не верю. Ты говори, чего тебе надо, а там посмотрим.

— Да все очень просто, — прошептала Козлова. — Ты на суде скажи, что все было не так. Что не бил Петя никого по лицу, не хулиганил, мол, не сквернословил… Понимаешь?

— Ну, допустим, я это скажу. Но ведь, кроме меня, еще два свидетеля будут — Любка Харчева и этот, как его, Кошелев. С Любкой я как-нибудь договорюсь, а вот с Кошелевым.

— А к Кошелеву мы вместе сходим. Не захочет же он, чтобы молодой парень из-за всякой ерунды срок отбывал.

— А кто его знает? Он на вид человек-то серьезный. Но попробовать, конечно, можно. Попытка не пытка.

— Ну вот и договорились. Спасибо тебе, сынок! Век не забуду.

— Это ты, тетка, брось. Мне ни к чему, чтобы меня век помнили. Я не Пушкин. Я материалист, понимаешь? А что значит материалист? Это значит, что интересуюсь благами материальными. Поняла?

Евдокия Семеновна оказалась догадливой. Скоро на столе перед Грошиным лежали джинсы, купленные для сына. Те самые джинсы, в которых Грошин и пожаловал на суд.

— Ну, а как Петьку моего освободят, — говорила она, — так мы тебе еще подбросим, не сомневайся. Деньги у сына есть.

— Я, тетка, воробей стреляный. Так и запомни: на мякине провести Владимира Терентьевича Грошина невозможно. И заруби себе это на носу!

— Да что ты?! Мы же с тобой теперь, как это говорится, союзники. И у нас друг к другу должно быть полное доверие.

— Вот то-то, — назидательно сказал Грошин.

— Я так думаю, — говорила Козлова, — что эту девчонку, кондукторшу… как ее, бишь, кличут?

— Люба Харчева, — подсказал Грошин.

— Вот-вот, Харчева. Так ее тоже, того, подмазать нужно. Какой ей подарочек, а?

— Э, нет, тетка. С Любкой твой номер не пройдет. Она не я. Что она в жизни понимает? Ничего. Материальные блага ценит? Отвечу: нет, не ценит. Душу такого человека, как ты, поймет? Нет, не поймет. К ней другой подход нужен. Ну кто такая Харчева? Принципиальная! Но ведь она кто? Баба! А как бабу пронять, небось сама знаешь? Жалостью. Но прежде мы с тобой к Кошелеву сходим, ты там поплачься как следует… Ну, а если он и не согласится, черт с ним. Ведь нас будет двое — я и Любка, а он один. Конечно же, поверят нам.

Назавтра утром Козлова и Грошин отправились к Кошелеву. Ну тут им сказали, что Вадим Лазаревич уехал в командировку и будет через месяц, никак не раньше.

— Ты, тетка, прямо в рубашке родилась, — сказал ей тогда Грошин. — Теперь нам только осталось Любку уломать, но по-моему, это дело простое.

И вечером того же дня они пошли к Харчевой «в гости». Сначала Люба наотрез отказывалась врать на суде, но затем доводы Грошина, а в особенности мольбы и слезы Козловой, подействовали на нее…

Дело по обвинению Грошина и Харчевой слушалось выездной сессией народного суда в клубе автобусного парка. В этом клубе часто устраивались выставки картин самодеятельных художников. На сцене их товарищи по работе выступали в ролях Павки Корчагина, Городничего, Гамлета и Любови Яровой. В актовом зале клуба не раз звучали стихи, написанные своими поэтами…

Но в тот день здесь заседал народный суд. И все люди, сидящие в зале, явились сюда не из любопытства, не жажда каких-то развлечений привлекла их. Они пришли, потому что на скамье подсудимых оказались люди, которых они хорошо знают, чьи судьбы им не безразличны.

За столом рядом с прокурором сидел лучший водитель парка Михаил Кириллович Кильдеев. Он — общественный обвинитель. Ему доверили товарищи по работе выступить от их имени.

Идет судебное следствие. Дают показания подсудимые, свидетели. Участники процесса задают вопросы. Присутствующие с нетерпением ожидают выступления Михаила Кильдеева. Наконец судья говорит:

— Слово предоставляется общественному обвинителю.

— Товарищи, — начал свою речь Кильдеев, — многие из вас давно знают Грошина, вернее, работают с ним. Ведь Грошин трудится в нашем парке с 1980 года.

Многие из вас, наверное, помнят, как около года назад выяснилось, что Грошин покупает так называемый «левый» бензин, чтобы о нем говорили, как об одном из лучших производственников, экономящих горючее. И он со спокойной совестью несколько раз даже премии получал за это.

Отвратительный поступок Грошина вызвал тогда у нас у всех справедливое негодование, и мы даже хотели просить администрацию парка уволить Грошина, потому что он позорит нас, потому что он позорит высокое звание советского человека. Но он тогда сумел убедить нас в том, что глубоко осознал свою вину, что больше никогда так не поступит. Что-что, а клятвы он давать умеет.

Грошин и сегодня ведет себя не искренне. Вы помните, как свою ложь в суде он пытался объяснить состраданием к матери хулигана Козлова, любовью ко всем матерям. Так ли это?