Встать! Суд идет - [56]

Рябинина, видимо, знала письма наизусть.

— И у нас ребята тоже все о джинсах да о транзисторах. Театры и музеи их не интересуют, — покачала она головой. — Я пыталась сагитировать наш курс пойти на концерт, из Москвы скрипач приезжал, хоть бы кто откликнулся. Так одна и пошла.

— Понравилось? — улыбнулся я.

— К такой музыке привыкнуть надо, — смущенно призналась Валентина. — Но я стала внимательно слушать симфоническую музыку по радио… Чайковского теперь сразу узнаю. И Моцарта. Столько на свете интересного, жизни не хватит, чтобы все узнать! — вырвалось у нее.

А я подумал: счастливая душа, чистая, в которую можно вложить столько хорошего. Как говорили в Древнем Риме: табула раза — чистая доска, — что хочешь, то и пиши на ней…

Я просмотрел еще несколько писем. В одном месте Бурмистров писал:

«…Четвертый день стоим в порту, чиним двигатель. А в город идти не хочется. Прекрасная природа, роскошные дома, потрясающие автомобили, но меня на берег больше не заманишь никакими коврижками! Побывал уже раз, хватит. Только сошли на берег, нас окружили рикши. Ты бы видела этих людей! Живые скелеты. Один стал мне что-то говорить, знал несколько слов по-английски. Я разобрал только, что у него куча детей, и они хотят есть. Я не выдержал, сгреб все свои деньги, что у меня были, сунул ему, а ехать отказался. Бедняга чуть не плакал от благодарности…

Сколько же еще горя на нашей планете и какие жестокие люди по отношению друг к другу! А уж к животным тут относятся… Старпом рассказал нам, какой тут скандал на таможне разгорелся. Поймали контрабандиста, который вывозил из страны попугаев (они здесь невероятно красивы, как цветы, и исчезают, потому что в Европе платят за них большие деньги). Так чтобы попугаи не выдали себя криками на таможне, их накачивают спиртным или наркотиками. И эти бессловесные существа часто гибнут. Вот так обходится человек с братьями своими меньшими…»

Я достал из конверта еще одно письмо.

В нем Бурмистров говорил о том, что плавание порядком поднадоело, стало расти раздражение у членов команды, все чаще вспыхивают ссоры. Федот, стараясь не поддаваться этому, вспоминал слова Станиславского, обращенные к сыну, что такое настоящий, воспитанный человек.

— «Это тот, — вдруг стала цитировать наизусть Валентина, словно читала письмо вместе со мной, — кто умеет жить с другими людьми, умеет с ними хорошо ладить. Кто умеет быть внимательным, ласковым, добрым». — Она замолчала, потом с грустью произнесла: — Поверите, как получу письмо, сама не своя хожу. Думаю, что я за человек? Что хорошего сделала в жизни другим? Честное слово, хотелось стать такой, такой… — Валентина даже глаза зажмурила, не находя нужных слов.

Я вложил письмо в конверт, глянул на внушительную стопку посланий: можно читать и читать, хоть целый день.

Девушка с сожалением посмотрела на письма, словно ей хотелось, чтобы я ознакомился со всеми. Она как бы заново переживала то свое состояние, когда получала их.

— Я честно написала Феде, кто я и что, — сказала Рябинина. — И про мать с отцом, и про тетю Клаву с дядей Акимом. Что дядя был на войне, настоящий герой. И вот как-то приходит письмо, где Федя просит моей руки. То есть, чтобы я вышла за него замуж. Я растерялась: замуж — это ведь на всю жизнь! Поехала в деревню к своим. Ведь тетя и дядя для меня — как отец с матерью. Сказала им все, письма показала и фотографию, что прислал Федя.

Рябинина достала из одного конверта небольшой любительский снимок, на котором Бурмистров был заснят на фоне экзотической природы. Парень был недурен собой: живые, улыбающиеся глаза, загорелый. По-моему, он походил на свою мать.

— Письма понравились, — рассказывала дальше девушка. — Тетя Клава, так та сказала, что Федя — прямо настоящий писатель. Она ведь преподает русский язык и литературу. Я им сказала, что писатель не писатель, а человек какой! Соглашаться или нет? Тетя сказала: решай сама, тебе ведь жить. Правда, дядя Аким письма тоже хвалил, но сказал: взглянуть бы на него сначала не мешало, замуж всегда успеется. А я еще подумала, что старики всегда перестраховываются. Что, если отвечу Феде отказом и он обидится? И вообще… Девчонки в общежитии все в один голос твердят: соглашайся да соглашайся. Счастье, говорят, тебе само в руки плывет. Ну, я написала, что не возражаю. Федя тут же ответил, что по приезде сразу в загс пойдем.

Глаза у Валентины вспыхнули отражением счастья тех дней.

— Дальше что? — поинтересовался я.

— Вы даже не представляете, как я его ждала! Он писал, что его любимый цветок — лотос. Я специально разузнала, какой он. Книги по ботанике смотрела в библиотеке. Платье к его приезду сама сшила и сама вышила, вот здесь, — она показала на левую сторону груди, — большой такой лотос. Нагрянул он совершенно неожиданно, без всякой телеграммы. Приехал в общежитие на своей машине — у него «Жигули» — с цветами и с дружком, Степаном.

При этом она замолчала, нахмурилась. Но я не стал задавать вопросов, торопить ее.

— Федя прямо с порога: едем в загс подавать заявление. Я ахнула. Не знаю, за что хвататься. Платье новое надела, то, с лотосом. А он даже не обратил внимания. Я подумала: у него самого, наверное, голова кругом, не до платья тут. А главное, как он объяснил, времени у него в обрез: после плавания — сразу на какие-то курсы. Его отпустили всего на один день. Ну, мы помчались в Зорянск.