Вспомним мы пехоту... - [76]

Разведка уточнила силы противостоящего нам противника: до четырех батальонов пехоты, шестьдесят-семьдесят орудий и минометов. Таким образом, в полосе наступления дивизии мы создали весьма значительное превосходство над врагом как в численности войск, так и в технике. Учтя все это, а также уточнив характер обороны гитлеровцев, особенности местности и силу готовящегося артиллерийского удара, я несколько изменил свой первоначальный план. Боевой порядок дивизии я решил построить в один эшелон, а в резерве иметь лишь батальон 186-го полка. Быстрое расширение участка прорыва открывало возможность для стремительного маневра, окружения и уничтожения сопротивляющегося противника и ввода в прорыв частей 6-й танковой армии.

19 августа, накануне дня наступления, я объехал все полки и убедился в их боевой готовности. В частях было зачитано обращение Военного совета фронта. В нем говорилось:

«Дорогие товарищи! Боевые друзья! Верные сыны Советской Родины — солдаты, офицеры, генералы! Настало время полностью рассчитаться со злейшим врагом нашей Родины — немецко-фашистскими захватчиками за все их злодеяния, за страдания и муки нашего народа, за кровь и слезы наших детей, жен, матерей и отцов, за уничтожение и разграбление советских городов и сел.

В этот решительный час наша Родина, наша родная партия призывают вас с честью выполнить свой воинский долг, воплотить всю силу своей ненависти к врагу в единое желание разгромить немецко-фашистских захватчиков, новым мощным ударом ускорить гибель врага! Наш боевой клич отныне должен быть только один: „Вперед, на разгром врага!“».

После оглашения текста обращения сразу же проводились короткие митинги. На них выступали солдаты и офицеры. Рядовой Кравчук, уже немолодой человек, обратился к товарищам:

— Хлопцы, о чем мечтаю — добраться до того гада, Гитлерюки! Дочь у мени угнали на каторгу в Германию!.. Так неужто не освободим?!

— Освободим! — в едином порыве отозвались солдаты.

Бледный от гнева рядовой Головенко сказал:

— Товарищи! Немцы убили моего сынишку! Вовку! Малому десяти не было… — Головенко словно задохнулся. — Да я их!.. — Он потряс над головой автоматом.

Кто-то из строя крикнул:

— Павло, клянусь, не меньше десятка гадов за твоего Вовку уложить!!!

Один за другим воины обещали:

— И я!.. И я клянусь!.. Все клянемся!!!

Выбежал вперед рядовой Рембовский:

— Двоих братьев моих младших в хате сожгли! Буду мстить фашистам!

— И за братьев твоих разочтемся!.. — клялись солдаты.

Такого боевого накала, такой ненависти к врагу, такого неудержимого желания сразиться с ним, уничтожить его я еще, пожалуй, никогда не видел.

Подполковник Грозов зачитал своим гвардейцам письмо, полученное на имя солдат и офицеров 182-го полка от колхозников одного из освобожденных ими сел. В письме были такие строки: «Наш наказ вам, дорогие воины, наказ матерей, жен и сестер — как можно лучше и скорее овладевайте военным делом, как можно быстрее истребляйте и гоните прочь подлых гитлеровцев. Вам — советским воинам, героически сражающимся за свободу и независимость нашей великой Родины, — наша любовь, наши лучшие пожелания».

Ответ колхозникам бойцы решили написать после того, как ни одного фашиста не останется на молдавской земле.

В сумерках я возвращался из полков на свой КП. Оставив машину, мы с адъютантом пошли по тропинке к блиндажу. Наперерез нам со стороны штаба дивизии шагал боец с автоматом, закинутым за спину. Увидев меня, вытянулся, ладонь — к пилотке. Я козырнул, мельком взглянул в лицо солдата — ба, да никак Петров! Остановился. Со временем начинаешь ценить встречи с теми, с кем вместе прошел немеряные километры фронтовых дорог. А Петрова я знал уже около полутора лет.

— Здравствуй, Василий Васильевич!

— Здравия желаю, товарищ гвардии полковник!

— О, да ты, я вижу, ефрейтором стал, — обратил я внимание на его погоны, на которых алело по одной лычке. — Сюда-то как попал? Или опять из санбата сбежал?

— Никак нет, товарищ гвардии полковник. Я тогда с рукой отлежал что положено в санбате и вернулся в строй. Только направили меня в сто восемьдесят четвертый поля, в батальон гвардии капитана Пупкова, и я теперь четвертой роты автоматчик. Вчера у нас письмоносца снайпер снял. Мне вместо него и пришлось письма нести…

Что-то невеселым показался мне Петров. Я спросил его, не случилось ли что дома.

— Никак нет, дома полный порядок: Ванюшка растет, Маша на заводе работает… — Он шумно вздохнул. — По правде сказать, товарищ гвардии полковник, без курева страдаю. Прямо напасть: как в сорок первом на фронт ушел, так с тех пор ни разу досыта не покурил. Вот уж вроде и повысили, — он скосил глаза на погон с ефрейторской лычкой, — а все равно без табаку сижу…

Я с трудом удержался от смеха — уж очень обиженный тон был у Петрова.

— Ничего, Василий Васильевич, этой беде можно помочь. Пошли со мной!

Мы пришли на КП, я выслушал доклад дежурного офицера. Петров, ослепленный блеском множества двухпросветных погон, навытяжку остановился у двери.

Я сел за свой стол, указал Петрову на скамейку, стоявшую рядом. Он прошел к ней, присел. Я достал из ящика стола несколько пачек «Беломора», пачку «Казбека».