Вспомним мы пехоту... - [13]

Поговорил с Бабушкиным, с его вторым номером Гошей о деревенской, так знакомой мне жизни. А на душе кошки скребут. Тишина. Что она означает? Ведь это не просто тишина, а пограничная тишина.

Рассвело. Легкий туман в низинах зарозовел. Взошло солнце. А на той стороне по-прежнему ни души, ни звука. Что же это на самом деле? Неужели отвели японцы войска?

Солнце чуть поднялось, и сразу захотелось укрыться в тень — жарко.

День тянулся томительно долго. Бойцы спали по очереди. Дважды приходил связной от Разодеева. Наконец скрылось солнце, отступила изнуряющая жара. «Сколько же нам здесь сидеть? — думал я. — И из полка никаких вестей…»

От озера, от реки Тумень-Ула, что петляла по японской стороне, начал наползать туман. Прошлой ночью он был редок, а нынче разливалась сплошная молочная густота, поглощая кустарник на склонах сопок.

Стемнело. Видимости никакой. Влажная мгла окутала все вокруг. Самая подходящая обстановка для поиска разведчиков. На душе неспокойно. Отправился вдоль боевых порядков. Навстречу — командир взвода младший лейтенант Бакулин.

— Как у вас?

— Как в кино, товарищ лейтенант.

Смеюсь:

— Почему «как в кино»?

— Вокруг темно, впереди бело, и чувствуем локоть друг друга.

— И смотрите только вперед?

— Так точно.

— А вы и на фланги посматривайте — коварство нашего противника известно.

— Слушаюсь.

Перед рассветом навалилась на меня дремота. Сижу в своем окопчике, клюю носом. И вдруг впереди у подножия сопки грохнул выстрел. За ним — второй, третий… И вот уже застучал пулемет. С нашей стороны в ответ не раздалось ни единого выстрела. Выдержали нервы у бойцов: никто не открыл без приказа огня. А демаскируй мы расположение наших огневых точек — японцы накрыли бы их минами пли артиллерией. Тенью проскользнули выдвинутые вперед наблюдатели. Значит, поднялись японские цепи. Вскоре донесся топот сотен ног, крики «Банзай!», затем показались размытые туманом силуэты вражеских солдат. До них оставалось не более полусотни метров, когда вверх взвилась ракета, пущенная командиром роты, и тотчас послышалась команда, раскатившаяся многократным эхом:

— Огонь! Огонь! Огонь!

Залпом грянули винтовочные выстрелы. Захлебываясь, застрочили пулеметы. Били на выбор, в упор. О себе не говорю, я снайпер, но тут и обыкновенные стрелки не мазали. По инерции японские цепи еще несколько секунд, редея на глазах, катились вперед. Потом замерли на мгновение и, как волна прибоя, хлынули вниз по склону, растаяли в тумане. Отступление произошло столь стремительно, что мне удалось сделать в спину японцам не более двух выстрелов. Впереди, перед собою, на узком участке, я насчитал десятка полтора убитых… Да, не берегут японцы своих солдат. Но теперь и нам не поздоровится — жди минометно-артиллерийского налета.

И верно, в наших боевых порядках начали рваться мины, осколки с противным визгом пролетали над головой. Появились убитые, послышались стоны раненых. Ползком засновали между окопчиками санитары.

Минут через двадцать опять показались японские цепи. На этот раз они были не так густы, солдаты шли перебежками, часто ложились. Мы не стреляли, ждали, когда атакующие достигнут пристрелянной полосы. В то же время важно было не допустить, чтобы они приблизились на бросок гранаты. Когда заработали наши пулеметы, японцы залегли, и тотчас позади них, в глубине, зарницей блеснули вспышки орудийных выстрелов. Прицел вражеские артиллеристы взяли неточный, снаряды рвались позади нашей позиции.

Судя по звуку разрывов и треску пулеметов, жаркий бой шел и на Заозерной. Как-то там Разодеев? Исходя из огневой мощи противника, на обе сопки наступает не менее двух полков пехоты с артиллерией.

Под грохот канонады шла ружейно-пулеметная перестрелка. Теперь японцы начали подбираться к нашим позициям ползком. На участке Бакулина послышалось громкое «Ура!». Значит, он контратаковал и дело дошло до гранат и штыков. В центре я держал японцев на почтительном расстоянии. Бабушкин со своим пулеметом-«переводчиком» и снайперы прижали их к земле.

Вскоре на участке Бакулина все стихло, отошли японцы и в центре. Вторая атака захлебнулась.

Мне хотелось обсудить положение с Разодеевым. Сейчас нас японцы опять накроют артиллерийским огнем, лишат маневра и, пользуясь численным превосходством, могут охватить с флангов. Выставить бы туда пулемет. Послать бы связного к Разодееву, выяснить обстановку.

Но сделать это можно было только с командного пункта роты. Оставить же боевые порядки в сложившейся обстановке я не мог.

После новой получасовой артиллерийской подготовки японцы опять атаковали. Они едва не ворвались в наше расположение, отбросить их удалось лишь контратакой.

Лично для меня это была знаменательная контратака. Только после нее я почувствовал себя настоящим, обстрелянным солдатом. До того в душе моей тлел страх, и его приходилось гасить усилием волн. Но когда политрук роты Долгов, швырнув в гущу японской цепи гранату, поднялся и крикнул: «За мной! За Родину!», когда неведомая сила заставила меня оторваться от земли и броситься вслед за Долговым навстречу врагу, когда я увидел ужас в раскосых глазах очутившегося вдруг передо мною малорослого японского солдата и, отбив его машинальный выпад, с разгона влепил ему в висок приклад, вот тогда все изменилось. Возвращаясь вместе с бойцами на исходную позицию, я почувствовал, что мне весело, что нет под сердцем прежнего отвратительного холодка. Враг боится меня, несмотря на свое многократное численное превосходство, значит, я сильнее его.