Вспомни меня - [39]

– И еще кое-что, Сара. Решать вам, но я посоветовала бы не давать пока больше интервью.

«Больше»? Они садятся в «тойоту», и Роулинсон закладывает лихой разворот, так что гравий летит из-под колес. У меня голова идет кругом. Разве я давала интервью?! Я что, схожу с ума? Может, я и правда убила сестру? Может, я делаю что-то в помрачении рассудка, а потом прихожу в себя и ничего не помню?

Мне едва удается справиться с цепочкой, так трясутся руки. Я оседаю на пол, прислонившись спиной к двери и уронив голову на руки, совершенно опустошенная. Делаю долгий глубокий вдох и поднимаю глаза на едва заметный отпечаток своей окровавленной руки на стене. В памяти вновь с кошмарной ясностью всплывает тот момент. Ощущение полной беспомощности, когда убийца провел моими ногтями по лицу Джоанны. Ужас от невозможности дышать, потому что чужая рука сдавила мне горло… Нет, мой мозг не способен такое выдумать. А я не способна ударить сестру ножом. И все же, если я не найду настоящего преступника, меня отправят в тюрьму за ее убийство.

Глава 20

Одиннадцать лет назад

Я просыпаюсь, потому что кто-то плачет. Плач не смолкает, только поднимается и опадает волнами. Недовольно ворча, я нашариваю на ощупь кнопку лампы и откидываю одеяло. За стеной раздается скрип двери, потом приглушенный женский голос. Я накидываю на себя голубой халат и бормочу под нос ругательства, возясь с поясом. Пальцы не слушаются, я пытаюсь еще раз, уже на ходу, и ударяюсь плечом о косяк. Синяк послужит мне напоминанием не делать два дела одновременно.

На лестнице горит свет, от клубка мокрых простыней на верхней площадке так несет мочой, что я невольно сморщиваю нос. На пороге ванной комнаты ревет голый снизу по пояс мальчуган. Видимо, это Джеймс, сын Джоанны.

– Ну же, Джеймс, надень трусы. – Я стараюсь говорить спокойно, но получается больше похоже на окрик – иначе мне не перекрыть его рев. – Ты уже большой мальчик, не надо так шуметь.

Мое вмешательство заставляет его завыть еще громче. Что ж такое – я ведь нормально с ним разговариваю, а он сейчас перебудит весь квартал. «А может, это не Джеймс?» – вдруг приходит мне в голову. Может, кто-то из его друзей, оставшихся на ночь? Правда, я не помню, чтобы вечером кто-то заходил, но я вчера рано вырубилась после таблетки снотворного и бокала белого вина.

– Ты Джеймс или нет? Мальчик, мальчик, ну прекрати, хватит.

Меня вдруг бросает в жар, шум, словно физическая мука, терзает мой поврежденный мозг. Я уже ничего не вижу, не слышу, не чувствую, кроме белой пульсирующей боли.

Сзади доносятся шаги по ступенькам. Полуослепшая от шума, я оборачиваюсь и вижу женщину с чистым постельным бельем из сушилки в руках. Видимо, Джоанна, она теперь день и ночь стирает. Грубо протиснувшись мимо меня, сестра загоняет мальчишку в ванную.

– Ты ведь знаешь, что это Джеймс, Сара, кто же еще? – отрывисто бросает она. – Он расстроен. Иди ложись спать, ты только хуже делаешь.

Интересно, как заснуть в таком шуме? Я решаю пойти вниз и подогреть себе молока. Часы на микроволновке показывают десять минут второго. Снаружи темно, хоть глаз коли. Включив свет, я подпрыгиваю от внезапно появившегося в окне лица. Это всего лишь твое собственное отражение, говорю я себе. И все равно приятного мало – я выгляжу старой, да еще и располнела от этих антидепрессантов. Джоанна говорит, что психическая стабильность стоит нескольких набранных фунтов. А по-моему, уж лучше бы я была чокнутой, чем жирной. И так, и сяк обтягивая халат, я чуть не плачу. Я лишилась и рассудка, и привлекательности. Что же у меня теперь осталось?

Молоко едва не убегает, я еле-еле успеваю выключить горелку. Джоанна боится доверять мне газовую плиту – я уже сожгла одну кастрюлю, – но я же не ребенок. Вон к чему привела гиперопека над Джеймсом. Не надо было так долго надевать ему на ночь подгузники – неудивительно, что он теперь писается в постель. Если бы сестра не дрожала так над ним, он бы развивался нормально. Однако меня она слушать не захотела. «Если не можешь предложить чего-то конкретного, лучше придержи язык», – отрезала она, добавив, что я все больше и больше говорю как наша матушка. Для меня это одно из худших оскорблений; видимо, я задела за живое.

Снаружи доносится какой-то шум. Опять лиса рыщет возле мусорных баков? В слабом желтом свете из кухни не разглядишь… Я наклоняюсь к окну, и вдруг прямо передо мной возникает мужской силуэт.

– У вас все нормально, Сара? Это я, Алан. Такой шум – я решил проверить, не случилось ли чего.

Трясущимися руками я раскрываю свою книгу важных людей. Мужчина отошел от окна, и теперь силуэт маячит за дверью в сад. Вот он, Алан, – за пятьдесят, в твидовой кепке, со слегка отвисшими щеками, без бороды. Внизу рукой Джоанны приписано: «Алан, дом 24, высокий, кепка, слегка хромает на пр. ногу, усов и бороды нет. Любит поговорить».

Приоткрыв дверь, я выглядываю. Кепки на мужчине нет, зато в остальном он соответствует фотографии, только бледноват со сна, а на щеках и подбородке проступает седая щетина.

– Это я, Алан, дорогая, – еще раз называется он и делает шаг вперед, в мою зону комфорта. Я невольно отступаю назад, и дверь распахивается настежь. – Встал в туалет – ну, знаете, как это бывает в моем возрасте, – и услышал какой-то тарарам через окно ванной, там ведь обычные стекла, не двойные. Решил вот по-соседски проверить, все ли у вас в порядке, а то вы тут одни, без мужчин…