Вслед кувырком - [29]

Вскоре они доходят до лестницы наверх. Они шагают через две ступеньки, стремясь оставить позади первый этаж и начать настоящее приключение. Наверху, в слабом свете они останавливаются.

— Ух ты! — выдыхает Джилли. — Ты только послушай!

Шум зала здесь не отвлекает, и напевы Флитвуда Мака стали дальше, так что оставшиеся звуки принадлежат Белль. В них нет ничего мирного, будто дракон пробивается внутрь когтями и вопит от жажды крови, голода и ярости. Чудо, что крышу еще не сорвало и не выбило окна. Но и без того чувствуется, как трясется здание, слышны стонущие протесты балок и стропил, напряженных до предела… больше, чем до предела.

Средняя школа «Лорд Балтимор» была всегда. Она выдержала свою долю штормов за многие годы, и некоторые были куда хуже Белль, если верить старожилам — которым, конечно, можно верить не всегда. Но даже если они говорят правду, это не значит, что школа выдержит и эту бурю. На самом деле, как думает Джек, это делает такой исход менее вероятным. Естественно, каждое буйство стихии ослабляло школу, и теперь она подобна крепости, стены которой, неприступные для каждого отдельного штурма, в конце концов рушатся от накопившегося износа после всех успешных оборон.

Луч фонаря Джилли копьем втыкается в какой-то серый шкафчик, пробегает по ряду аналогичных шкафов и закрытым дверям классов в коридоре, таким же, как внизу — только здесь они одни. Она подходит к ближайшей двери, пробует ручку — заперто.

— Вот собака!

— Смотри, чтоб не цапнула.

Они разделяются: Джек берет на себя правую сторону коридора, Джилли — левую, и проверяют двери по очереди.

Все происходит очень быстро — поворачивается ручка, дверь распахивается внутрь, сердце Джека подскакивает к горлу, и он застывает безмолвно на пороге душной темноты, в которой с одинаковым успехом может быть и гробница мумии, и классная комната. Потом, светя фонариком, но все еще не входя, будто опасаясь проклятия, зовет:

— Джилли! А здесь откры…

— Так чего ты ждешь? Приглашения? — Она проскальзывает мимо него.

Он идет за ней, плотно прикрывая дверь. Ему стыдно за свое колебание, и он злится на ее презрительный выговор, не за факт, а за форму. Это одно из любимых выражений Билла, его фирменное, используемое с равным энтузиазмом и с одинаковым уничтожающим эффектом и дома, и в передаче «Внутри Пояса».

В классе пахнет влажным и пыльным тлением, напоминающим насосную под пляжным домом, где среди всякой прочей дребедени лежат старые номера «Вашингтон пост» и «Вашингтон стар», ожидающие сдачи в утиль, зеленые пластиковые мешки с мусором, разорванные и рассыпающиеся, изобилие ненужных бумаг и вещей, из которых дети выросли, распадающиеся под действием мощной комбинации влаги, соленого воздуха и гнездовых привычек полевых мышей. Там же держит Билл свои журналистские статьи и блокноты в аккуратно надписанных картонных коробках (материалы к роману-бестселлеру, который он когда-нибудь напишет), а среди них распределены неведомо для него запасы сигарет, свистнутых Джеком и Джилли у дяди Джимми, плюс еще пара биковских зажигалок того же происхождения.

— Что, жутковато?

Фонарик Джилли пляшет по рядам пустых парт, белым стенам, украшенным картой мира в проекции Меркатора, периодической системой элементов, овальными портретами президентов от Джорджа Вашингтона до Джимми Картера в порядке следования, вокабулами из словарей, записанными крупными закругленными буквами, вырезанными из цветной бумаги, и прочими до тошноты знакомыми предметами классных комнат, чье существование подрывает дух Джека и Джилли, возвращает к реальности сильнее, чем даже тот грубый факт, что летняя отсрочка заканчивается и уже клацает поршнями следующий школьный год. До момента «Ч» остается месяц, отсчет пошел, время движется неотвратимо, хотя часы на стене остановились на четверти восьмого.

— Как будто посреди урока все исчезли, — говорит Джек. — Пуф — и нет. Растворились в воздухе.

Полустертые слова и цифры на доске полны какого-то призрачного, темного значения, как «Кроатан», нацарапанный на бревнах стен колонии Роанок. Эффект добавляют отпечатки рук в меловой пыли, будто плавающие в воздухе, эфирные, как эктоплазма.

— Наверное, их забрали мьюты, — говорит Джилли.

— Я думаю, мьютов здесь не было.

— Ну тогда нейтронная бомба. Ладно, забудь Вирусные Войны: может, мьюты возникли из нейтронной радиации. Знаешь, как Неимоверный Халк!

Джек тут же пользуется возможностью радостно отплатить:

— Халк — это гамма-лучи, Джилли. Так что обломись.

— Ладно, придира — Нейтронная Дева.

— А такой не бывает!

— Еще как бывает!

— Да? И что она умеет?

— Она делает так, что глупенькие маленькие братики просто исчезают!

— Я тебе не маленький братик, черт тебя побери!

Джек терпеть не может, когда она его так называет — только потому, что вылезла на пару жалких минут раньше.

Джилли смеется. Как бы там ни было, а эти жалкие минуты никуда не денутся. И ей достаточно только напомнить про них или намекнуть на обстоятельства их рождения, как все между ними меняется, и невозможно игнорировать эту семиминутную разницу: неудобный, мерзкий, какой-то невежливый факт, как те пропавшие минуты на Уотергейтских лентах, которые даже Билл, стойкий защитник Никсона до самого его печального конца, не может оправдать или объяснить (к большому ехидному удовольствию Пегги — брак тогда уже держался на глиняных ногах, и импичмент в доме Дунов стал синонимом развода). Или, думает Джек, это как какое-то псионическое умение из «Мьютов и нормалов», которое добавляет бонус плюс семь в ментальный щит и силу атаки. У него нет такого умения достаточно сильного, чтобы компенсировать ее мощь, и они оба это знают.