Вслед кувырком - [103]

Это так очевидно, что даже непонятно, как он раньше не понял. Мицар его дурачил с самого начала. Но больше дурачить не будет. Пусть псионика в сердце нексуса бесполезна, но врожденные сила и быстрота своей породы у Чеглока осталась. У Мицара есть неизвестное преимущество в виде его псибертронных устройств: меча, упряжи и, конечно, синего антеховского глаза святого Христофора. Нет времени ни размышлять, ни строить планы: если он хочет остаться жив, надо действовать. По крайней мере преимущество внезапности на его стороне. Швырнув рюкзак в святого Христофора, он бросается вперед, размахивая нож-травой, как кинжалом.

Нормал отбивает рюкзак в сторону небрежным движением руки.

— Этим ты объявил себя виновным.

Мелькает серебро, и шпага — точнее, рапира с тонким и гибким лезвием — появляется в другой руке.

Чеглок отступает, отметив, что быстрота святого Христофора усилена какими-то из его устройств.

— Виновным я объявил тебя, Мицар. Шпион — ты. Дурак я был, что раньше этого не понял!

— Что ты дурак, я признаю.

Острие рапиры устремляется к горлу Чеглока.

Он парирует выпад стеблем нож-травы, но наступать не решается. Святой Христофор освобождает оружие движением кисти, переводит клинок и тут же снова делает выпад. Чеглок отпрыгивает, видит, как острие на волос проходит мимо его груди, видит, что противник открылся, начинает рипост, направленный в подставленное плечо нормала… и успевает сообразить, что если выполнит это движение полностью, ему конец. Он отдергивается, делает шаг назад и ощущает осиный укол в наружную поверхность бедра. Первая кровь! Он даже не видел удара, но и не глядит на рану: опыт подсказывает, что это не более чем царапина. И все же урок ясен: при всей своей быстроте он не подберется к нормалу на расстояние укола, не заплатив за это. Теперь он может только защищаться, изучая стиль своего противника и надеясь обнаружить брешь в его защите. В другой ситуации Чеглок глядел бы в глаза оппоненту, чтобы предугадывать его движения, но такой подход здесь бесполезен. Его настоящий противник — Мицар, дергающий за ниточки святого Христофора, и глаза Мицара скрыты повязкой. Чеглок сосредоточивает внимание на кисти нормала, на постановке его ног, и ждет следующей атаки.

Она обрушивается на него градом рубящих и колющих ударов, каскадом хитрых финтов. Чеглок не пытается устоять на месте, он отступает по коридору, парируя удары, уклоняясь, и клинок нормала свистит со всех сторон, пародируя утраченное господство Чеглока над ветрами. Псибертронный контроль Мицара кажется таким же полным, как псионическая виртуализация, в движениях святого Христофора не ощущается неуверенности, его атака разворачивается с изяществом и координацией, которые были бы поразительными, даже если бы на его спине не висело туловище Мицара. Чеглок вынужден признать, что противник превосходит его искусством, и даже будь у него сейчас в руках шпага вместо стебля нож-травы, он все равно был бы в стесненном положении. Теперь он понимает, что слишком привык полагаться на псионику и запустил физическое умение. Через несколько секунд он уже весь в поту и крови из еще четырех ран, а святой Христофор по-прежнему невредим и ни капли не устал. Унизительно, но факт: Мицар с ним играет. Если бы он хотел, Чеглок бы уже валялся мертвый или раненый. Но Невидимый, согласно своему характеру, предпочитает мучить противника, строгать его по кусочкам и физически, и душевно. По выражению лица Мицара видно, что он наслаждается, быть может, возрождая дуэли своего прошлого, пользуясь телом раба — как с помощью тела Чеглока оживил свои любовные встречи.

И мысль об этом предательстве наполняет Чеглока свежей яростью. Больше всего на свете хочется ему заставить страдать Мицара, но ненависть и жажда мести сейчас ему не на руку. Напротив, Чеглок знает, что чем сильнее поддастся он таким эмоциям, тем вернее приведут они его к фатальной ошибке. Они такие же враги ему, как и Мицар, и против них он бьется с равной решимостью.

Вдруг святой Христофор выходит из схватки, отступая на шаг, иронически салютуя краснеющим клинком.

— Обрати внимание, что твои раны не закрываются, — замечает он.

И действительно, они все еще кровоточат, хотя селкомы должны уже были заделать прорехи в коже.

— Как я говорил, здесь селкомы не разрешены. Даже те, что мы вносим в себе, исчезают при контакте с воздухом. Поэтому без лечения даже самые мелкие раны могут оказаться смертельными — просто из-за потери крови. Правда, интересно?

Чеглок не дает себе труда отвечать. Он мрачно вытирает пот со лба рукавом. Зрачок антеховского глаза нормала неритмично сжимается и расширяется, будто тельп в буквально смысле измеряет Чеглока взглядом. Если бы удалось повредить или уничтожить механизм глаза, может быть, тогда у него был бы шанс…

Передняя нога святого Христофора подается вперед, и он бросается в атаку еще быстрее и ловчее, чем раньше. У Чеглока нет времени даже на мысль, тем более на роскошь строить контратаку. Он словно сторонний наблюдатель смотрит, как его рука движется по собственной воле, стебель встречает рапиру стаккато взаимных ударов, диким стуком часов, лишенных ритма… или нет, ритм есть, есть система… но почти невообразимой сложности. Она держится у порога восприятия Чеглока, как звуковое представление нематериальной структуры медианета, и в ней, знает он, тайна атаки Мицара, ее скрытый порядок, знание, каков будет следующий выпад. Он всей силой разума пытается в нее проникнуть, и на секунду этот гобелен становится видим отчетливо. И тут же образ меняется, нити расплетаются, и клинок Чеглока рассекает пустой воздух. Все это было обманом. Западней.