Всей мощью огня - [3]

— Сказано, что не знаю, значит, не знаю, — повторил он. — Или знаю, но не имею права говорить. Тебе, кажется, известен мой принцип: дружба — дружбой, а служба — службой…

— Ладно, не кипятись, все понимаю.

После обеда, мысленно прикинув, что еще надо сделать в штабе, прежде чем возвращаться в дивизион, решил позволить себе немного расслабиться. Тем более что очень хотелось дождаться возвращения командира полка и комиссара. Что-то нового привезут они? А тут можно сразу двух зайцев убить: и отдохнешь, и в курсе последних событий будешь.

Неподалеку от штабной палатки, укрывшейся за ветвями деревьев, была небольшая лужайка. Трава на ней, правда, выгорела под жаркими лучами солнца, но тем не менее оставалась достаточно густой. Ослабив ремень, расстегнув воротник гимнастерки, я и устроился с твердым намерением вздремнуть, как у нас говорили, минуток шестьдесят.

Вначале казалось, что стоит только лечь, как я сразу же засну. Но не тут-то было. Мысли то и дело возвращались к недавним боям, когда пехотинцы и артиллеристы дрались на каждом рубеже до самой последней возможности.

Вспомнился наводчик одного из орудий дивизиона красноармеец Максим Полуянов. Весь иссеченный осколками, упал он у колеса пушки. И когда товарищи несли его на куске брезента к укрытию, он чуть слышно повторял: «Я еще могу, я могу…» С этими словами он и ушел из жизни. Никогда не забыть мне его остановившихся, устремленных в неведомое голубых глаз.

Мы похоронили героя у подножия невысокого, холма. И на карте своей я поставил точку с пометкой «М. Полуянов». Но потом, когда выносили мы Знамя полка из вражеского полукольца, не стало ни карты, ни планшетки. Видно, оборвался ремешок или перебило его чем-то. Не стало и младшего сержанта Ивана Губанова, который с группой бойцов прикрывал наш отход.

Отважно дрались с врагом красноармейцы и командиры. Так почему же отходим мы? Или все еще недостает нам умения воевать, которое не всегда могут заменить храбрость, готовность к самопожертвованию?

И все-таки нельзя было отрицать, что немалому мы уже научились. Взять даже тот же вынужденный отход. Под ударами превосходящих вражеских сил он осуществлялся куда организованней, чем в первые месяцы войны. Большинство орудий, в том числе даже неисправные, мы сумели вывезти, не оставили врагу. Максимум личного состава тоже сохранили. И, как я уже упоминал, Знамя полка сберегли.

Прошло чуть больше трех лет с тех пор, как после окончания Тбилисского артиллерийского Краснознаменного училища имени 26 бакинских комиссаров я был назначен в эту часть. Время небольшое, но часть давно уже стала для меня, как и для других молодых командиров, родным домом. И в этом, если разобраться, нет ничего удивительного. Обстановка в полку была такова, что просто невозможно было жить какими-то своими, сугубо личными интересами. Вместе с другими я учил сержантов и красноармейцев и в то же самое время учился сам, радовался успехам и огорчался, когда дела шли не так, как надо. С каждым месяцем понятия «мое» и «наше» все тесней и тесней переплетались.

А наш поход в Иран, ставший, в сущности, первым серьезным испытанием для полка в годы Великой Отечественной войны, можно ли забыть о нем? Именно тут на практике проверялось наше умение, выдержка, а самое главное — единство, сплоченность всего воинского коллектива, способность сообща решать поставленную задачу. И все эти испытания часть выдержала с честью.

Для меня, собственно, эти события начались с того, что в начале июня 1941 года я совершенно неожиданно был отозван срочной телеграммой из очередного отпуска, который вместе с женой проводил в Киеве. Едва появился в дивизионе, как его командир капитан Дмитрий Федорович Ставицкий вызвал меня к себе в кабинет и, плотно прикрыв дверь, ввел в сложившуюся обстановку:

— Поступил приказ привести подразделения в полную боевую готовность, немедленно приступить к совершенствованию наших позиций вдоль границы. А что делается теперь по ту ее сторону — сами увидите.

Мне, как начальнику разведки дивизиона, хорошо был знаком этот участок границы. Десятки, сотни раз в стереотрубу или бинокль я наблюдал за тем, что происходит на противоположном берегу Аракса. Обычно там царила ленивая тишина. А сейчас, это сразу бросалось в глаза, по ту сторону реки отмечалось значительное оживление. Были хорошо видны грузовые автомашины, повозки, двигавшиеся в различных направлениях. За время моего отсутствия появился ряд новых инженерных сооружений отнюдь не мирного назначения. В их числе — площадки для артиллерийских орудий, укрытия для личного состава.

К чему бы это? Неужели Иран собирается воевать с нами? Или неизвестно почему опасается нападения с нашей стороны? Но второе предположение не могло вызвать ничего, кроме улыбки. Ведь это абсолютная чушь. Мы всегда стремились поддерживать с нашим южным соседом дружеские отношения. Тогда в чем же дело? Ответ на этот вопрос мы получили значительно позже. И суть его сводилась к следующему.

Оказалось, что, готовясь к нападению на Советский Союз, фашистская Германия заметно активизировала дипломатическую, разведывательную и подрывную деятельность в ряде стран Среднего Востока. Тайные агенты гитлеровцев буквально наводнили Иран. В наиболее крупных городах страны чуть ли не открыто создавались фашистские организации и военизированные отряды, которые объединялись в так называемый германский легион. В приграничных районах, на специальных складах, спешно сосредоточивались запасы оружия и боеприпасов.