Всеволод Большое Гнездо. "Золотая осень" Древней Руси - [32]

   — Надолго?

   — Пока не знаю. Но так сложилось... Евстахия потом объяснит.

   — Понимаю, понимаю, вы люди военные, у вас своя жизнь. Ах, Даниил, как ты быстро вырос! Совсем недавно был ещё мальчиком, а теперь уже секреты от матери. Но ладно, удел женщины и матери — это ждать и надеяться на лучшее. Пусть дорога тебе будет удачной! Дай я тебя обниму и поцелую на прощание!

С улыбкой она прижала его к своей тёплой груди, и Всеволод чуть не заплакал. Отца он еле помнил, вырос с матерью, она была для него самым близким и родным человеком, и вот теперь он её покидает, может навсегда.

   — Не беспокойся, мама, всё будет хорошо, — с трудом проговорил он. — Я вернусь к тебе живым и здоровым.

   — Конечно, глупенький! К чему такие грустные слова? Вся наша жизнь состоит из свиданий и расставаний. Пройдёт немного времени, и мы снова будем вместе. Ну иди, иди, а то принцесса заждалась тебя, надо ещё с ней попрощаться!

Будут слёзы, стенания, но это потом. Сейчас Всеволод не хочет их слушать, ему не до этого, пусть это будет без него.

Возле дворца их ждали кони. Всеволод и Евстахия поскакали к пристани. Город был погружен во тьму, но умные животные легко находили дорогу, и скоро они оказались возле корабля.

Соскочив с коня, Евстахия прошла на судно, скоро появилась с мужчиной, одетым в кожаный плащ и вязаную шапочку.

   — Даниил, это кормчий судна, зовут его Фокой. Он везёт византийские товары на Русь, доставит тебя в Киев. Не беспокойся, человек надёжный, ему можно верить.

   — Принцесса, нам пора отчаливать, — проговорил Фока. — Я не могу больше ждать.

   — Да, да... Даниил, давай прощаться...

Она вдруг задохнулась в словах и прижалась к нему. Он осторожно обнял её и стал гладить по спине.

   — Ты шли мне весточки с купцами или ещё с какой-нибудь оказией, — говорила она сквозь слёзы. К стыду своему, он чувствовал себя спокойным. Может, всё нахлынуло так неожиданно, или он не осознал ещё важность происходящего, но ему казалось, что он отправляется в какое-то короткое плавание и скоро вернётся назад, и они встретятся с Евстахией где-нибудь на улицах Константинополя.

   — Я никого не любила, кроме тебя, — продолжала она горько шептать, и он почувствовал на груди своей слёзы. — В последнее время я жила только тобой. Я никого не видела, кроме тебя... Неужели мы расстаёмся навсегда?

   — Что ты, я обязательно вернусь. Только ты сообщи мне, когда это будет возможно. На Руси меня никто и ничто не ждёт. С чего мне там задерживаться, в этой суровой и холодной стране?

   — Отдать швартовы! — послышалась команда Фоки.

   — Ну иди, иди, а то судно отчалит без тебя, — шептала ему Евстахия, а сама только теснее прижималась к нему.

Он поцеловал её напоследок, оторвал её руки от себя и легко перескочил через борт судна. В ночной темноте черты её лица расплылись, белели руки, прижатые к груди. И такое жалкое было во всей её согбенной фигурке, что у него неожиданно подступил комок к горлу, а на глаза навернулись слёзы. «А ведь мы с ней больше не встретимся!» — почти с ужасом подумал он, и вдруг ему захотелось спрыгнуть с судна, подбежать к ней, схватить её в свои объятия и остаться навсегда возле неё...

Но уже большое расстояние образовалось между причалом и кораблём, пристань стала удаляться с пугающей быстротой, и тогда он понял, что ничего не вернуть, что прошлое ушло, что позади остался большой кусок его жизни и к нему нет обратного пути. И оттого ему стало горько и больно. Ему захотелось вдруг крикнуть ей что-то ласковое и доброе, чтобы успокоить её, но он знал, что она уже не услышит его, поэтому шептал про себя, как заклинание: «Евстахия, жди меня. Верь и жди. Я обязательно вернусь к тебе, Евстахия!»

РУСЬ

I

  июне 1174 года в горницу князя Андрея Боголюбского вошёл начальник дворцовой стражи Прокопий, плотно закрыл за собой дверь и произнёс придушенным голосом:

— Беда, князь! Боярский заговор образовался у тебя под боком. Сторонников вербуют.

— Это слух идёт, или ты точно знаешь?

— Точно знаю. Со мной разговор был, подговаривали впустить заговорщиков во дворец.

— И кто же с тобой речь такую вёл?

— Боярин Фёдор Кучкович.

Князь поднялся с кресла, медленно подошёл к Прокопию и, не отрывая взгляда от его лица, спросил:

— Ты ничего не путаешь, дворянин?

— Не путаю, князь. Беседовал с ним дважды, вот так же близко, как с тобой.

— И что, они убить меня собираются?

— Думаю, да.

Андрей стал ходить по горнице, натыкаясь то на стол, то на кресло. Наконец выговорил:

— Фёдор, значит. Змея подколодная. Все эти годы ненависть ко мне копил. А теперь удобный случай рассчитаться со мной выискивает...

Неожиданно резко развернулся и выпалил в лицо Прокопию:

   — He будет этого! He позволю! На плаху главаря! На плаху его! Всех на плаху!

   — Но мы не знаем остальных заговорщиков, — осторожно возразил Прокопий.

   — Узнаем! Через Фёдора узнаем! Прикажу немедленно схватить и привезти на допрос!

Фёдор был арестован в тот же день и доставлен в подвал княжеского дворца в Боголюбове. Там его ждали Андрей и двое стражников. Боярин не был испуган и подавлен, а держался смело и независимо.

   — Смерти моей захотел? — глядя яростным взглядом в побелевшее лицо Фёдора, спрашивал Андрей. — Называй сообщников, коли жить хочешь!