Всевидящее око - [58]

Вооружившись снадобьями и запиской, освобождающей меня от занятий, я проследовал в столовую. Там я, как требуют правила, доложился лейтенанту Джозефу Локку, который вместе с кадетскими офицерами наблюдал за порядком. В числе кадетских офицеров был и Артемус Маркис.

Опишу вкратце, как он выглядит. Роста в нем примерно пять футов десять дюймов. Худощав, недурно сложен. Глаза у него зелено-карие, волосы каштановые, причем настолько курчавые, что цирюльникам академии так и не удалось совладать с ними. Зная о привилегиях кадета первого класса, Маркис-младший даже отпустил усики, за которыми тщательно ухаживает. На его полных живых губах всегда играет улыбка. Его считают чертовски обаятельным. Какая-нибудь более мечтательная и восприимчивая личность вполне могла бы поверить, что сам Байрон воплотился во всей своей красе.

Прочитав записку доктора, лейтенант Локк заметно нахмурился. Сознавая, что сейчас у меня достаточная аудитория (а главное – Маркис-младший), я сказал:

– Мое состояние осложняется еще одной болезнью, и она серьезнее головокружения.

– Какая еще болезнь? – насторожился лейтенант Локк.

Приступы grand ennui[91].

– Grand ennui? – переспросил Локк.

– Да, причем ярко выраженного характера.

После этого наиболее сообразительные кадеты зашептались между собой. Однако другие – весьма приземленные натуры – стали выражать недовольство задержкой завтрака.

– Что это еще за зверь? – кричали они. – Хватит болтать о своих болячках, папаша! Нам лопать охота!

Здесь, мистер Лэндор, я поневоле должен сделать отступление и объяснить происхождение этого дурацкого эпитета. Своим одногодкам я кажусь совсем взрослым мужчиной. Отчасти так оно и есть: по возрасту я старше многих из них. Например, Гибсону – моему товарищу по комнате – всего пятнадцать. В свое время кадеты даже распустили отвратительный слух: будто бы учиться в академии собирался… мой сын, но он скоропостижно умер, и я поступил вместо него.

К счастью, один из кадетских офицеров быстро прекратил эти идиотские выкрики. Мне было приятно, что старшие кадеты (в том числе и Артемус Маркис) не опустились до перешептываний и только молча наблюдали.

Однако моя выходка раздразнила лейтенанта Локка. Как я ни пытался убедить его, что и впрямь серьезно болен, он отмел все мои заверения и потребовал вести себя подобающим образом, иначе обо мне будет доложено вышестоящему начальству. Продолжая разыгрывать невинного младенца, я крикнул, что он может пойти и сам спросить у доктора. Произнося эти слова, я, мистер Лэндор, совершил на редкость безрассудный поступок: отыскав глазами Артемуса Маркиса, я ему подмигнул.

Будь Маркис-младший более благочестивым и послушным сыном, он бы счел мой жест неприкрытым оскорблением. Тогда мои надежды сблизиться с ним были бы обрублены на корню. Почему же я решил рискнуть? Просто я предположил: если человек склонен глумиться над религиозными устоями, он, скорее всего, презирает и семейные устои. Вы возразите, что мое предположение могло и не оправдаться, однако мне продолжало везти. Судя по лицу Маркиса-младшего, мое издевательство над Локком ему понравилось. Вскоре я услышал, как он сказал тому:

– Это правда, лейтенант. Отец говорил мне, что в своей практике еще никогда не сталкивался с подобными случаями.

Довольный таким поворотом событий, я пошел на новый грех. Когда лейтенант Локк повернулся к Артему су, чтобы отчитать его за вмешательство, я достаточно громким голосом произнес:

– Боюсь, что мне теперь придется пропускать и воскресные богослужения. Во всяком случае, в течение трех ближайших воскресений не надейтесь увидеть меня в церкви.

Думаю, мистер Лэндор, вы догадались: мои слова были не только сумасбродной бравадой. Мне требовался удобный повод, чтобы отдалиться от своих новых «друзей» из молитвенной команды.

Артемус поднес ладонь к губам – то ли он хотел скрыть довольную улыбку, то ли был несколько испуган. Не стану гадать, тем более что в тот момент лейтенант Локк переключился на меня. На редкость тихим голосом, тщательно выговаривая каждое слово, он обвинил меня в «неслыханно наглом поведении» и сказал, что один-два внеочередных похода в караул «излечат меня от этой болезни». Достав свою пухлую записную книжку, лейтенант записал мне три замечания, добавив четвертое за плохо вычищенные сапоги.

(Мистер Лэндор, я должен прервать свое повествование и самым настоятельным образом просить вас переговорить от моего имени с капитаном Хичкоком. Я ни за что бы не отважился на столь дерзкие нарушения правил, если бы не наше расследование и в конечном итоге – репутация академии. Меня не особо волнуют замечания, однако наряд в караул существенно помешает нашим изысканиям и не самым лучшим образом скажется на моем здоровье.)

Лейтенант Локк велел мне немедленно отправляться в комнату, посоветовав не спать до утреннего офицерского обхода. Я последовал его совету и вернулся к себе в двадцать вторую комнату Южной казармы. Вскоре после десяти утра в дверь постучали. Представьте мое изумление, мистер Лэндор, когда я увидел на пороге нашего коменданта. Я вытянулся по стойке «смирно», с удовлетворением отметив, что мундир и шляпа висят на вешалках, а спальная подстилка свернута надлежащим образом. Капитан Хичкок не ограничился беглым осмотром: из передней он направился в спальню, успев заметить, что моя сапожная щетка никуда не годится. Закончив осмотр, он необычайно ироничным тоном осведомился, как обстоит дело с моим головокружением. Я произнес несколько бесцветных слов, стараясь не давать пищу его подозрениям. Далее Хичкок потребовал, чтобы я прекратил дальнейшее пикирование с лейтенантом Локком. Я назвал стычку в столовой досадным недоразумением и заверил капитана, что у меня и в мыслях не было пререкаться с командиром. Не знаю, устроил ли Хичкока мой ответ, но вскоре я остался один.