Всемирный следопыт, 1931 № 04 - [7]
— Слушаю, сэр.
— Вы знаете мои взгляды, Томсон: решительность и быстрота, Ленсли не остановился перед тремя сотнями, я не остановлюсь перед тремя тысячами. Согласуйте ваши действия с майором. Устройте засаду, возьмите их в тиски. И помните, что мы еще британцы, чорт возьми!
Томсон вышел. Коллектор опрокинулся в кресло и закрыл глаза. Ни один лист не шевелился. Земля лежала, как мертвая, под слепящими веерами молний.
«Не бей падшего, говорит Гаутама[9], но протяни ему руку помощи. О, трижды благословенный, учитель мудрых, огонь во тьме!»
Сурама сделал шаг вперед. Глаза его были темны, как подземные озера. Привычные слова молитв стали бессмысленны и жалки.
«Не бей падшего, помоги больному, охрани спящего от духов тьмы».
Он сделал еще шаг. Он ступал беззвучно, как горный тигр. Его взгляд остановился, пальцы были скрючены и напряжены.
«Мстящий вкусит горькую и терпкую пищу. Злобствующий в гневе возродится в аду».
Сурама сжал руки на груди и закрыл глаза. Пламя лампы задрожало. Ночные бабочки массами ворвались в окно и наполнили комнату ропотом ужаса.
«Укравший будет обворован, ударивший — избит, убивший — погибнет сам».
Сурама подошел к креслу и остановился. Тень его выросла до потолка и стала над ним.
Коллектор спал. Лицо его осунулось и посерело. Уши заострились. Он был похож на притаившуюся крысу. На столе, под прессом, пышно алел шелковый шарф. Сурама взял его и медленно развернул.
Внезапно лампа без всякого звука погасла. Еще мгновение длилась тишина, потом тьма взревела и ринулась на дом. Все на столе было опрокинуто ветром. Коллектор очнулся и поднял голову. В тот же миг его шею дважды обвила пурпурная петля и затянулась. Он захрипел и повалился на пол. Молния осветила его широко открытый черный рот. Затем все смешалось в грохоте и блеске, и с шумом океана хлынул тропический ливень.
Сурама стоял над телом коллектора, пока оно не закоченело. Тогда он вылез в окно и пошел домой.
Гроза уходила, заметая следы огненными помелами. Город был напоен журчаньем, плеском и рокотом воды. Восток загорелся.
Войдя в дом, Сурама обрезал бороду садовым ножом. Потом, напившись воды и съев немного хлеба, сел у стены и закрыл глаза.
Сад гремел. Все голоса освобожденной и упившейся земли слились в один. Бушующие ароматы струились в окно.
— О, Матэ, Матэ! — воскликнул Сурама и засмеялся от радости.
Снаружи раздались торопливые шаги. Он бесшумно снял со стены саблю, обнажил клинок и стал у входа. Дверь распахнулась, и вошел Аман.
— Дядя! Вазиры взяли форт Сарарога и наступают по дороге Размак-Джандола. Но что ты делаешь?
— Я надеваю меч вазиров, Аман. — И опоясавшись саблей, Сурама положил руку на плечо Амана и вместе с ним вышел на порог.
Багряные лучи зари пали на деревья. Над Индией всходило огненное солнце нового дня.
КОРАБЛЬ УДАРНИКОВ
Из дневника участника рейса Абхазии вокруг Европы — комсомольца ударника завода «Серп и молот» Г. БЕБЧУКА
(Продолжение)
Умирающий порт
Порт Гамбург — один из первых в мире.
Широкие ровные каналы, облицованные гранитом, прихотливо извиваются вокруг судостроительных верфей, доков, складов всех стран мира. Высятся величайшие в мире краны и чудовищной величины пароходы стоят на якорях. Вот «Европа» — тоннаж 50 тысяч, вот «Капаркона» — тоннаж 28 тысяч. Но не менее величественное впечатление производят… пустота и мертвая спячка всех портовых пристаней. Это — следствие острейшего кризиса, поразившего хозяйственную жизнь всей Германии. Торговые сношения почти прекратились. Рынки Германии завалены, товары сбывать некуда, ужасающая безработица.
— Порт умирает, — говорит нам член советской колонии в Гамбурге, тов. Шиман, который взялся быть нашим руководителем при осмотре города.
После двухчасового объезда порта мы пристали к небольшой пристани, за которой расстилался двор судостроительного завода.
Это — завод компании Гольдфильдса. Несколько времени назад на нем работало 10 000 человек. Сейчас — только 900 человек. Заводский двор чист и вымощен не хуже Петровки или Кузнецкого Моста. Мертвая тишина завода поражает слух.
Пересекаем двор. Сверкающая чистота, зацементированные железнодорожные пути, с иголочки новые корпуса — все это восхищает ударников. Первый цех электрический. Небольшое полутемное здание. Машин много, но большинство не работает. Цех снабжает энергией весь завод, обслуживается он одним человеком. Проходим в строительный цех. Мертвая тишина громадного корпуса пугает. Пять исполинских давильных станков покрылись слоем пыли и веснущатой ржавчиной. Бездействуют какие-то громадные станки, тщательно накрытые брезентом. Ударники возмущаются и завидуют:
— Сволочи, сколько сократили народу, а машины гниют!
В дверях к нам подошел старший мастер цеха. Разговорились. Мастер любопытствует:
— Правда ли, что у вас сахар стоит 30 рублей?
Шиман переводит ответ ударников. Мастер расспрашивает нас о нэпе, совхозах, колхозах, потом задает вопрос насчет зарплаты. Ударники кричат наперебой:
— 150! 200! 180! 240!
Лицо мастера расплывается в широкую улыбку.
— А правда у вас ссылают в ссылку и сажают в тюрьмы, если откажешься работать?
