Всемирный следопыт, 1930 № 12 - [7]

«Отгородился ты непроходимыми болотами, смрадной Прорвой от мира, — подумал Косаговский, — а этот беспокойный, старый и вечно молодой мир все же пришел к тебе!»

Святодухова гора громадной и тяжелой глыбой выделялась на фоне зарева горящей вокруг города тайги. Лесной пожар, как показалось Косаговскому, усилился и приблизился к Ново-Китежу.

Внизу, под холмом раздались голоса. Молодой и сильный, прерываемый голодным чавканьем, спрашивал раздраженно:

— Доколе же мы будем с кремлем в тесную бабу играть? Когда же сражению быть?

— Вот еще нещечко навязался! — ворчал глухой старческий тенорок. — Сражение ему подавай!

Косаговский бегом кинулся с холма. Проходя мимо трупа кандальника, он почти вслух подумал:

«Сейчас же, не откладывая, об’яснюсь с Николаем. Чего он тянет?»

Но когда Косаговский подошел к своему костру, Раттнер уже спал, завернувшись в где-то взятый плащ-япанчу. Летчик постоял, подумал и подвалился приятелю под бок.

2

Среди глубокой ночи задребезжал вдруг набатом колокол кремлевского собора. Повстанцы, проснувшись, схватились за оружие. Урядники и сотенные головы выстраивали свои десятки и сотни. Слышался громкий голос Раттнера, приказывавшего тушить костры.

Но кремль, темный и попрежнему безмолвный (набат прекратился), видимо, не готовился к наступлению.

— К стенам подзывают, — догадались, наконец, восставшие. — Чай, владущие-то всю ночь соборовали[11]). Чай, теперь зачнут указы-грамоты оглашать!

И они не ошиблись. Вскоре зубцы кремлевских стен осветились трепетным пламенем войсковых факелов, копий с железными корзинками на концах, в которых горело смолье.

На балкон Крестовой башни, брянча острогами[12]), вышел военный министр Ново-Китежа.

— Слушайте, люди новокитежские, грамоту киновеарха и посадника! — закричал на всю площадь стрелецкий голова. И, подняв высоко длинный свиток, начал читать его.

При имени киновеарха площадь начала затихать. На балконе посветлело. К стрельцам, державшим факелы, присоединились монахи с толстыми свечами. Вслед за монахами на балкон вышел сам новокитежский папа, криве-кривейто Святодуховой горы, Сафрол второй. Повстанцы стихли благоговейно.

— Возлюбленные о Христе братие! — начал киновеарх, благословив толпу большим золотым крестом. — Пошто меж нами раздор-змея шипит, пошто слушаете вы злокозненных советов еретиков, из мира притекших?..

Долго говорил Софрон второй, но старческий, срывающийся голос его не доходил до площади. Повстанцы переглянулись недоумевающе.

— А ну их к шуту! Все на один покрой! Все на нашу шею сесть норовят! Всех их вниз головой со Смердьих ворот!

Повстанцы не расходились, ожидая чего-то. А в кремле, видимо поняли, что киновеарх не повлиял на толпу. На балкон вышел сам Ждан Муравей. Как только повстанцы увидели хорошо им знакомую мощную фигуру посадника, его высокую горлатную шапку, хохот волной пронесся с одного конца площади на другой. Недавние рабы наконец-то могли всласть поиздеваться над бессильным владыкой.

— Вот он, главный-то вояка!

— Толстопуз окаянный!.. Мытарь!..

— Люди! — рявкнул Муравей. — За ваши вины и проступки прикажу я стрельцам вас бити и рубита до смерти. А живыми оставшихся пошлю в Игумнову падь, вырезав ноздри до кости и поставя на лбу и щеках знаки каленым железом!

— Вот всегда у них так! — начали раздражаться повстанцы. — Сначала: возлюбленные братие, а потом: ноздри до кости рвать!

— Людие! — ревел посадник. — Приказано мною пощады никому не давать.

— Замолчь, людомор! — взвыла бешено площадь. — Пошто Микешку уморил?

— Убивец!.. Каленый нож те в бок!..

Посадник кричал надсадно, брызгаясь слюной, но перекричать восставших не смог и махнул платком.

Тотчас же грянула с башни пушка. Посадник скрылся.

Восставшие неспеша отошли от кремлевских стен и направились к своему лагерю.

III. Под червонным знаменем

1

Город проснулся.

Казалось, Ново-Китеж начинал свой обычный, будничный день. Но лагерь восставших, опоясавший кремль, говорил о том, что наступающий день не будет похож на все прошлые.

Косаговский с трудом разыскал Раттнера у первых домов посада. Раттнер спешно наряжал куда-то десяток верховых. С отрядом вершников порывался ехать и Истома, но Раттнер остановил его начальническим:

— Не надо!

— Куда послал конных? — спросил Косаговский.

— Так, кое-куда! — ответил неопределенно Раттнер. — В дальнюю разведку! Главным образом узнать, не выступили ли из острожков украинские стрельцы. Ведь они могут ударить нам в тыл.

— Как ты думаешь, Николай, будет ли сегодняшний день решающим восстание? Выступят ли сегодня кремлевские стрельцы?

— Будет!.. Выступят!.. — ответил отрывисто Раттнер.

— Ну, а решил ли ты принять бой?

— Хорошо бы выкупаться сейчас! — не отвечая, неожиданно сказал Раттнер, глядя завистливо на блещущую под солнцем гладь Светлояра. — Пойдем, Илья, а?

— Послушай, Николай! — заговорил горячо и обиженно Косаговский. — Это ни на что не похоже. Я вчера еще хотел об’ясниться с тобой.

— Погоди! — порывисто остановил его Раттнер. — Ты слышишь?

Визгливый железный скрип прилетел вдруг со стороны кремля.

— Начинается! — крикнул Раттнер и побежал.

Косаговский последовал за ним.

На бегу уже он увидел, что ворота Крестовой башни со скрипом распахнулись на оба полотна. Из ворот выехали стремянные стрельцы.