Всемирный следопыт, 1930 № 10-11 - [2]
В настежь открытые кремлевские ворота густо валила людская толпа. В этой давке пленники растеряли друг друга. Птуха покачал осуждающе головой:
— И чего милиция смотрит? Штрафовать за такое безобразие надобно!
В воротах пленников нагнал шедший тоже под конвоем стрельцов поп, тот самый, которого пороли на Торгу. Пузатый, лысый, с косичкой, крысиным хвостиком торчавшей из-под скуфейки, он напоминал пуделя, облезлого, слезливого, только что выпоротого за паскудство.
— Эй, батя, здорово, друзяка! — приветствовал его как старого знакомого Птуха. — Ну и млява же твоя натура! Под кнутом орал, неначе подсвинком! А лупцовали тебя вежливо, на зеке!
— Бить с толком надо, — ответил хмуро поп, почесывая спину.
— От, дурный! — засмеялся Птуха. — После бани, а чешется!
Внутри кремля, близ ворот, стоял шатер для хранения запасных пушек. Здесь лежали короткие широкомордые мортиры и тяжелые, похожие на раскормленных кабанов, пищали-кулеврины. За пушечным шатром высился деревянный кремлевский собор, поразивший Косаговского красотой своей архитектуры.
Легкими, воздушными очертаниями врезывались в синеву неба чистые лиши его главного купола и шести малых по сторонам. Своим семиглавым шатром он напоминал Косаговскому старинные суздальские храмы и даже новгородскую Софию, в уменьшенном виде.
Рядом с собором, так сказать пленом к плечу, стояли посадничьи (по словам стрельцов) хоромы, из гладко струганных могучих бревен, под тесовой крышей. На свесях крыши и над окнами красовалась узорчатая прорезь. Деревянная эта резьба была так тонка, что ее всякая даже опытная кружевница смогла бы повторить на нитках ее узор. С обеих сторон хором, словно руки, сложенные на животе, спускались два высоких крыльца с крутыми лестницами в три марша, сливавшиеся вместе внизу, на земле. Лестничные и крыльцовые навесы подпирали широкие, круглые «псковские» столбы. Над крыльцами и на стенах хором под крышей висели наглухо вделанные аршинные иконы.
Обширный Посадничий двор был тесно обставлен хозяйственными постройками, людскими избами, стряпущими подклетями, амбарами, кладовыми и сараями, на дверях которых висели замки величиною с поросенка.
«Так, наверное, выглядела усадьба крупного помещика-крепостника», думал Косаговский, с изумлением рассматривая Посадничий двор.
От посадничьих хором, в глубину кремля, уходили дома, повидимому, тоже особо именитых новокитежских горожан. Высокие пятистенные избы эти, срубленные из вековечных кедровых бревен и обнесенные заборами в два метра (высотой, были похожи на маленькие крепостцы, вернее — отдельные форты, сомкнувшиеся в общую укрепленную линию.
«Крепости в крепости? — снова удивился Косаговский. — Кого же это так боится новокитежская верхушка? Внешнего врага или внутреннего?»
Около хором посадничьего стояла многочисленная толпа, выжидающе поглядывавшая на окна. Вое были без шапок.
Птуха, шедший первым, не дожидаясь, пока стрельцы очистят путь для пленников, растолкав стоявших густо просителей, смело и независимо поднялся на ступени посадничьего крыльца. И тотчас же кубарем слетел вниз, на двор. Стрелец, стоявший на крыльце, сбросил его ударом топорища бердыша.
— Ах ты, шпана восьмикратная, Фараон проклятый! — закричал возмущенно Федор, поднимая упавшую в грязь бескозырку. — Ты чего дерешься?
— А ты чего на крыльцо в шапке прешь?! — ответил злобно стрелец. — Чай, крыльцо-то не чье-нибудь, а посадничье!
— Плюю я через губу на твово посадника! — рвался на крыльцо Птуха. — Ты што, краснофлотского кулака не пробовал? Як, дам вот тютю, зараз носовой частью в землю зароешься!
— Федор, оставь! — сказал строго Раттнер.
— Есть так держать! — согласился неохотно Птуха. Но долго еще не мог успокоиться, долго еще ворчал, поглядывая с вызовом, на стрельцов.
— От каки у них порядочки! Вместо того, чтобы пожрать дать приезжему человеку, они в морду норовят. Эх, жаль, винтаря нет! Один бы разогнал всю эту контр-революционную банду…
II. Шемякин суд
Раттнер, в ожидании выхода посадника, чутко и внимательно прислушивался к разговорам людей, стоявших на Посадничьем дворе. Здесь перемешались и просители, и ответчики, и истцы, но сейчас враждующие стороны разговаривали мирно, поддакивая друг другу.
— До суда дойти худосильному не мочи, — говорил грустно молодой парень, судя по едкому трупному запаху, пропитавшему его одежду, кожевник. — Не угобзишь даром кого следует, из истцов в ответчики переведут!
— Знамо! Ступил в суд ногой, полезай в мошну рукой. Посаднику дай, дьяку дай, да и под’ячего не обойди, — засмеялся желчно мужичонке с бельмом на глазу. — Всем дай, а сами в нищете барахтаемся. Известно, какая наша мошна, — хрест да пуговка!
— Пришел к дьяку, в хоромы не входи, — поучал кого-то поротый поп, — а допреж разведай, весел ли дьяк. Тогда войди, побей челом крепко и приносы передай.
— Знаем, что без приносов к владущим ходу нет! — взмахнул шапчонкой бельмастый мужичок. — Сунься-кось с пустыми руками! Тебя же возьмут за караул да перед порочной хатой кнутом отдерут!
— Ври-ко больше! — сказал ему строго стрелец, стоявший на крыльце. — За такой поклеп на посадника да на дьяков, знаешь, что бывает? Семь шкур с тя спустят, брат! Ужо вот выйдет дьяк, я ему скажу про твои речи поклепые!
