Всемирный следопыт, 1929 № 07 - [36]
А вот и Сыр-дарья, широкая и многоводная красавица-река. Ишаки и верблюды радостно заревели.
Амру довел караван до намеченного места. И снова рев. Верблюды прекрасно понимали, что сейчас с их горбов снимут груз, и все же не желали становиться на колени, потому что их к этому принуждали. Но вот тяжелые тюки упали на землю около раскинутых шатров. Затрещали костры, и таджики занялись приготовлением пищи.
— Амру, ты хотел рассказать мне сказку, — напомнил я, когда после сытного обеда мы принялись за чаепитие. Погонщики тесным кольцом окружили караванбаша (начальника каравана), усевшись по-восточному на кошмах около костра.
— Ты хочешь послушать сказку? — Амру погладил бороду. — Только это не совсем сказка. — Он поднял голову и задумчиво глядел на небосклон, где зажглись мириады звезд. Млечный путь мутно светящейся лентой перепоясывал небо.
— Что видишь ты там, Амру?
— Дорогу к истине. — Он указал на Млечный путь. — Дорога из звезд, и в каждой звезде — тайна. Когда человек познает тайну звезд, он познает тайну пути к истине.
— И тогда?
— Тогда он станет выше аллаха, потому что выше истины нет ничего.
— Но почему ты говоришь об истине, когда хотел рассказывать о верблюдах?
— Потому что, когда я думаю о верблюдах и о других животных, мне иногда кажется, что они знают больше чем мы, но только мы не понимаем их языка. Отчего верблюд чувствует приближение бури, а я нет? Отчего он чует воду за десятки километров, а человек может умереть от жажды в каком-нибудь километре от воды? Разве ты не замечал, как часто верблюды задумчиво смотрят на небо, туда, где оно сходится с землей, куда уходит светлая дорога к истине? Почему один верблюд стоит за всех? Он зол и мстителен, но только по отношению к врагам. Он горд и не любит покоряться молча. Поэтому-то он и кричит, когда человек заставляет его становиться на колени или подыматься с земли.
— Об этом и говорится в твоей сказке? — перебил я.
— Да. — Амру кивнул головой. — Мулла Ирамэ был великий мудрец, хотя жил шестьсот лет назад. Он был мулла, но не очень-то веровал в пророка, зато верил в истину, потому что истина и есть бог. Он написал замечательную книгу притч, в виде сказок, но в эти сказки надо вдуматься. Сам шах распространял эту книгу, но муллы, прочитав ее, пришли в ярость. Они отобрали все книги у тех, кому их дал шах, и сожгли. Говорят, шах очень рассердился. Ведь этим поступком муллы оскорбили его самого. Он приказал снова размножить книгу в пятистах списках и роздал их придворным под расписку. Каждый, получивший книгу, должен был вернуть ее шаху через девять лет, иначе он лишился бы головы. А так как всякий иранец отлично знал, что для шаха качан капусты дороже человеческой головы и даже головы визиря, то, конечно, никто не посмел отдать муллам страшную книгу.
— К чему ты это говоришь? — удивился я.
Амру остановил меня жестом:
— Любопытство свойственно людям. Иметь в доме девять лет книгу, которую сжигали муллы, и не прочесть ее — трудно. И понятно, все те, кто получил от шаха книгу, прочли ее и заинтересовались ею. Они давали ее читать родным и знакомым тоже под расписку. И хотя книга муллы Ирамэ говорит против корана, иранцы чтят ее как священную.
Амру погладил бороду и продолжал:
— Вот что рассказывает в своей книге мулла Ирамэ. Однажды по пустыне шел караван верблюдов. Прошло три дня, а караван все еще не мог добраться до зеленого оазиса, где находились ручьи и колодец. Под палящими лучами солнца тяжело нагруженные животные еле передвигали ноги. Но больше всех страдал задний верблюд. Он до того обессилел от жары, жажды и усталости, что несколько раз падал по дороге, и лишь бич безжалостного погонщика заставлял его напрягать последние силы и не отставать от каравана.
Кое-как доплелся он следом за другими до оазиса и грохнулся на траву. Напрасно погонщики, сняв с него кладь, старались поднять его, напрасно совали к его морде ведро с водой. Несчастный верблюд лежал с закрытыми глазами, не будучи в состоянии поднять голову. И пока другие верблюды паслись на пышном лугу, больной верблюд неподвижно лежал на земле. Прошла ночь. Все верблюды наелись и напились, подкрепились сном, а больной верблюд продолжал лежать. Повидимому, он издыхал.
«Бросим его здесь, — сказал хозяин каравана. — Итти он не может, а шкура его так облезла, что ее не стоит и сдирать. Дикие птицы уничтожат падаль, а если он выживет, мы его, может быть, когда-нибудь найдем».
Люди нагрузили верблюдов, и караван двинулся дальше. А больной верблюд остался в оазисе. Полдня лежал он без движения. Но вот он открыл глаза, напряг силы, вытянул шею и запекшимися губами щипнул траву. Раз, другой, третий… Сочная трава освежила его, он поднялся на колени и начал жадно щипать траву вокруг себя. И чем больше он ел, тем быстрее восстанавливались его силы. Наконец он кое-как поднялся на ноги, щатаясь дошел до густой рощи и утолил жажду в прозрачном ручье.
С этого дня он стал быстро поправляться. На больших лесных полянах было достаточно сочной травы, а в ручьях — студеной воды. К тому же тяжелые тюки теперь не давили ему горба. Он окреп, пополнел, и шкура его покрылась густой мягкой шерстью, из которой люди делают такое прекрасное сукно и другие шерстяные ткани. Греясь под солнечными лучами, он прославлял аллаха, а по вечерам смотрел на широкий Млечный путь и думал о далеких братьях, попрежнему носящих на горбах тяжелые тюки.
