Всемирный следопыт, 1929 № 02 - [24]
— Чорт чорта стоит, — говорят ангарцы, и они, без сомнения, правы.
Как нитка из клубка, бежит вперед тропа. Эта тропа — единственная связь между долиной Ангары и «Катангой» — так называют тут Подкаменную Тунгуску. Летом движение по тропе — случайно и редко, но зимой по ней проходят обозы с товарами для госторговских факторий, расположенных на Катанге и Чуне. Осенью этой тропой идут в тайгу охотники промышлять белку.
Хотя в здешних лесах водятся и медведь, и лиса, и горностай, и колонок, но добыча их носит случайный характер, а пушистый брильянт — соболь — совсем редкость. Но белка в здешних краях то же, что пшеница в степях; на этом маленьком зверке строится благополучие ангарца. Через несколько дней начинается охотничий сезон, и люди с ружьями уже потянулись по таежным тропам. В зимовье на берегах Чадобца мы встречаем несколько охотников-промышленников.
Снаряжение охотника за белкой несложно. Малокалиберное шомпольное ружье, натруска с порохом, мешочек с пулями и дробью, котелок, нож и мешок с провиантом, главным образом хлебом, — вот и все. Провиант везется вьюком на лошади, которую сопровождает сынишка-подросток, иногда жена.
Женщины нередко занимаются охотой наравне с мужчиной. Доставив охотника до зимовья — заранее поставленной избушки в районе охоты, — лошадь с провожатым возвращается обратно, так как кормить ее в тайге нечем. К концу охоты, когда выпадет снег и промысел станет невозможным, лошадь придет снова, чтобы увезти добычу, но эта добыча за последние годы так невелика, что ее можно унести и без помощи лошади.
— Гоняешься, гоняешься по тайге, а добычу можно в кулак зажать! — говорят охотники. — В прежние годы четыре сотни белок добывал самый последний промышленный, а теперь кто добудет две сотни, считает себя богачом…
Зверя год от году все меньше, его надо искать, и охотники идут на поиски белки. Не так давно здешние леса не видели никого, кроме тунгуса, а теперь тут нет ни одного тунгусского чума. В погоне за белкой русские охотники, проникая в охотничьи угодья тунгусов, оттесняют последних все дальше к северу.
Тунгус уходит от соседства с русскими не потому, что не хочет, чтобы они охотились с ним бок-о-бок, а совершенно по другой причине. Зверя промышлять надо и тунгусу и русскому, но он, русский, «худой человек», — говорят «аваньки»[8]. Почему плохой? — Потому что с появлением русских из тунгусских ловушек стали исчезать лисицы, а из «лабазов»[9] — продукты.
Вытащить из чужой ловушки попавшего в нее зверя — это еще туда-сюда. Но обокрасть лабаз — это тут самое тяжкое преступление. Лабаз в тайге — то же, что колодец воды в Сахаре. Ни один порядочный таежник не позволит себе даже подумать взять что-либо из чужого лабаза — это можно сделать только под угрозой голодной смерти. Но взяв кусок чужого хлеба, об этом надо заявить первому встретившемуся человеку… Таков обычай тайги.
Продукты из тунгусских лабазов исчезают, а заявлений, кто их берет, ни от кого не поступает. Значит, это делает не честный человек, попавший в нужду, а просто вор. Такому человеку по тому же таежному обычаю полагается лишь одно наказание — смерть, но как поймать в тайге вора! Легче, кажется, сосчитать на голове волосы, чем найти в этом лесу человека.
— На моей памяти, — рассказывал мне один таежник, — только один случай, когда попался вор. Да и поймала его сама матушка-тайга. Дело было в сильный ветер, — а тут только смотри, не успеешь очухаться, как накроет колодиной. Буря косит тайгу, что косарь траву, потому — лес тут вековечный; каждой лесине, может, не одна сотня лет. Стоит сосна, скажем, на глаз — ни какими силами не сдвинуть, а подул ветер — валится, как сноп. Корни у ней давно уже сгнили, да и земля тут не толста, внизу — мерзлотина. Так вот, обчистил человек лабаз, а его тут же лесиной придавило. Приходит охотник, а он лежит под колодиной со сломанными ногами, и все добро при нем. Что ж, не от смертельной нужды украл. Отобрал промышленный свое добро, а того так и оставил лежать под колодиной…
Русские охотники, чтобы уберечь лабаз от непрошенного посетителя, иногда его «настораживают», то есть пристраивают за дверью ружье с бечевой на спуске таким образом, что оно производит выстрел, когда дверь начинает открываться. От таких самострелов нашли смерть немало таежных воров, но тунгус, мягкий по характеру и чуждый жестокости, не хочет прибегать к таким способам для охраны своего лабаза. Разбирая чум, он предпочитает уйти подальше от тех мест, где завелся худой «люче»[10]. Тайга ведь велика: «две луны»[11] можно итти по лесу на север, и то не дойдешь до конца. А где тайга, там и мох для оленей, и мед, и лисица, и белка…
Но не только обкрадывание ловушек и лабазов заставляет тунгусов покидать эти места. Люче оскверняют также могилы предков, забирая оружие и одежду умерших. Тунгусы хоронят покойников в колоде, которая вешается на дереве вместе с вещами умершего. Забирая эти вещи, люче разносят злых духов, которые явились причиной смерти человека: они съели его душу… Через люче они могут съесть другие души…
