Всемирный следопыт, 1928 № 11 - [5]
«PLEASE FOOD НЕLР»[5]).
Больше здесь ничего нет. Увязанное в узел имущество группы уже перенесено к нам на борт. Лежавшие вправо от «Красина» темно-зеленые брюки — также на борту. В кают-компании в кругу тесно обступивших людей сидит Цаппи с потемневшим от солнца и холода бородатым лицом и опухшими, точно от водянки, руками. Толстыми синими пальцами он держит кофейную чашку и медленно, мелкими глотками отпивает из нее душистую черную жидкость. Небольшой бисквит (единственное, что разрешено врачом) быстро исчезает во рту Цаппи, размолотый крепкими белыми зубами. Вероятно, такие зубы были у первобытных людей — широкие, мощные, словно предназначенные для того, чтобы рвать мясо и дробить кости. Совершенным анахронизмом выглядит в них крошечный бисквит…
Тем временем в лазарете блаженно плачущий Мариано подвергается подробному осмотру врача. Через полчаса туда же приводят и Цаппи. Горячая ванна из пресной воды уже приготовлена. И санитар Щукин одну за другой стаскивает с Цаппи многочисленные одежды. Когда с него снимают брюки, вторые по счету, он, указывая, на них пальцем, произносит сквозь зубы: «Мальмгрен»… Из кармана меховой куртки на койку выкатывается блестящим кружком маленький компас. Зажав его в широкой красной ладони, Цаппи снова произносит загадочное «Мальмгрен»… Начинает казаться, что и трем парам носков, которые сняли с него, и кожаной обуви (нечто вроде мокассинов), и большому биноклю, и обрывкам одеяла— всему может быть присвоено трагическое слово «Мальмгрен»…
Мариано молчит, когда его раздевают. Легкий стон вырывается у него, когда с посиневших ног стаскивают пару драных носков и холодные, в клочья изорванные брюки. Странный контраст с бодрым Цаппи представляет в конец ослабевший Мариано, который, по заключению врача, без искусственного питания не может прожить больше суток. Ему не разрешается даже бисквит. Жадными глазами следит он за тем, как санитар чайной ложечкой отмеривает ему несколько глотков сахарной воды. В полузабытье, с мутным взглядом, он затихает у себя на койке.
Цаппи сделана ванна. Удовлетворенный, блаженно улыбающийся, лежит он в своей койке рядом с Мариано. Врач, осмотрев спасенных в последний раз, покидает лазарет со строгим наказом дать им полный покой.
Разве можно считаться с какими-бы то ни было приказами, когда вас гложет неотступное желание раскрыть тайну Мальмгрена?.. К тому же, Цаппи, видимо, не очень-то хочется покоя. Когда они остаются одни в каюте, он то-и-дело поворачивается к почти бессознательному Мариано и быстро, возбужденно что-то ему говорит.
На смеси трех языков, сопровождая свои слова рисунками, мы начинаем беседу. Вот что рассказал мне Цаппи:
— На льдине Нобиле было радио. Мы посылали в эфир непрестанное SOS, но земля нас не слышала, или мы не слышали ее ответов. Когда мы потеряли надежду на радиосвязь с землей, у Мариано возникла мысль, что необходимо отправиться к берегам Шпицбергена и дать знать о бедственном положении группы. С нами хотел отправиться радист Бьяджи, но Мальмгрен не позволил ему уйти от группы. Он говорил, что если уйдет Бьяджи, группа потеряет последнюю надежду на установление связи с землей. Кончилось тем, что пошли трое: Мальмгрен, Мариано и я.
Мы захватили с собой небольшой запас продовольствия в виде шоколада и пеммикана; оружия у нас не было. Мальмгрен надеялся, что в течение семнадцати, самое большее двадцати дней нам удастся дойти до Норд-Капа (шпицбергенского). Там он рассчитывал найти охотников или промышленные суда, которые помогли бы нам добраться до жилых мест; тогда, казалось ему, помощь Нобиле будет обеспечена.
Мы медленно шли ледяными полями, так как у нас не было лыж, снег был глубок, путь преграждали полыньи. Мальмгрен с самого начала с трудом передвигался; у него разболелась рука, сломанная при падении дирижабля. Я кое-что понимаю в хирургии. Я сам делал ему перевязку, но он жаловался на сильную боль и говорил, что я неправильно наложил перевязку… Но этого не может быть… Временами Мальмгрен так слабел, что еле шел; однако, он должен был нести свой мешок наравне с нами. Он причинял нам с Мариано много хлопот.
Так прошло почти две недели. Однажды, провалившись в воду, Мальмгрен промочил себе ноги. На отдыхе он их отморозил. Силы покидали его. Вскоре стало ясно, что итти он не может… Мальмгрен сказал нам: «Идите дальше одни. Я не могу быть для вас обузой. Оставьте меня здесь, возьмите мой запас продовольствия и мое теплое платье. Нужно, чтобы вы добрались до земли во что бы то ни стало и вызвали помощь к группе Нобиле…»
Два дня мы оставались около Мальмгрена… Однако нам нужно было итти. Мы не могли оставаться около человека, обреченного на смерть, и тем самым лишить последней надежды на спасение шесть человек, вручивших нам свою судьбу. Умирающему не нужно платье. Продукты также ему не нужны. А нам необходимы были силы. Нам нужно было далеко итти, чтобы достичь земли. Мы не могли не послушаться Мальмгрена, который был руководителем нашей группы, и раз он сам отдал нам платье и пищу, мы их взяли…
