Всемирный следопыт, 1928 № 06 - [29]
Когда начался гон, он вместе со своими сверстниками дневал в тугае и вместе с ними же пустился удирать. Первая погоня пришлась не за ним. Но потом в зарослях собаки нащупали и его след. К счастью для Дуна, Белок, мелькая впереди белым пятном, сбил свору и запутал ее в чаще. Дун тем временем улепетывал. Но когда он услышал, что погоня отстала, он остановился, прислушался, потом повернул обратно и пустился по своим следам. Не добежав немного до собак, он повернул в сторону под прямым углом. Вскоре собаки разобрались, и Кольчик повел их прямо по крепкому двойному следу Дуна.
А Дун уж был далеко в стороне. Он направился теперь к заросшему камышами озерку и здесь, забравшись по уши в воду, простоял, не шевелясь, до ночи. А ночью он с несколькими своими сверстниками, чуя беду, вышел из тугая и забился в камыши на одной из отмелей Аму-дарьи…
Еще года два пробродяжил Дун в садыварской излучине. Он был теперь признанным, вожаком в стаде. Его трехгранные клыки внушительно торчали над верхней челюстью, в каждой паре они были пригнаны, как ножницы. Седовато-серая шерсть его превратилась в щетину, а под ней образовался бурый подшерсток, свалявшийся от времени и грязи в крепкую броню вокруг туловища. Дун достигал теперь полутора метров длины и представлял из себя грозную силу для своих противников.
Зимами он скитался со своим стадом в камышах, по тугаям, веснами выходил на зеленые пастбища, до самых песков, в июнях досаждал человеку. Но камыши оставались его основной стихией. Здесь он каждый раз выбирал особые заводи, особые лежки и тропы, которые становились любимыми у стада, и трудно было заставить кабанов против воли покинуть эти места.
Если в стаде находились ослушники и нарушители воли вожака, Дун приводил их в повиновение своими огромными клыками, а иногда и просто изгонял их из стада. Но не сразу и нелегко досталась Дуну такая власть. Немало боев ему пришлось выдержать с прежними вожаками, и недаром его черные пушистые уши торчали рваными клочьями, а на боках под шерстью лежали длинные глубокие шрамы.
Особенно в ноябрях круто приходилось Дуну. Горячей ярью наливалось кабанье тело. Звери опрометью носились за самками. В камышах стоял проломный треск. Зорко нужно было глядеть Дуну, чтобы его власть в стаде не была нарушена, чтобы слабейшие не покушались на то, что по праву принадлежало ему. И после каждой победы Дун щерил свои клыки и сразбегу всаживал их в деревья, чтобы наточить на нового соперника. Далеко по окрестности разносились эти грозные глухие удары…
И еще несколько лет Дун не уступил бы никому своей власти, если бы не одно неожиданное обстоятельство.
Как-то раз стадо пробиралось обычной своей тропой к воде. Дун шел впереди. Вдруг из зарослей грянул коварный выстрел. Пуля искала Дуна и пронизала ему мякоть около предплечья. Стадо шарахнулось врассыпную. Дун повернул обратно.
Человек знал, что кабаны не уйдут далеко от своего излюбленного места, и пошел по звериной тропе. А Дун забежал вперед, потом свернул в сторону, сделал в зарослях петлю и залег около самой тропы. Дождавшись человека и: дав ему пройти несколько шагов вперед, он яростно напал на него сзади. На коварство Дун ответил коварством. Он нанес человеку страшный удар в бедро и сшиб его на землю. Месть была свирепая, но короткая — для второго, удара Дун не вернулся.
Его рана вскоре зажила. Все, казалось, оставалось попрежнему. Но не ускользнула от зоркого глаза соперника, небольшая хромота Дуна на переднюю ногу. Это окрылило его надеждой. И когда Дун однажды приказал ему повиноваться, тот гневно сжал морду и ринулся на своего повелителя.
Завязался ожесточенный бой. Соперники вихрем разбегались в разные стороны и, повернувшись, стремительно: летели друг на друга. Их маленькие глазки налились кровавой ненавистью. Верхние челюсти стянулись судорогой; ярости, отчего морды казались горбоносыми. Делая на лету резкие рывки головой вбок, они наносили друг другу страшные удары. Только подшерсток с насохшей на нем грязью, очевидно, предохранял их от глубоких ран. Шерсть летела клочьями. Враги неистово визжали. Много раз уж они разбегались, уж бока их промокли от крови, а ни один не хотел уступать, каждый хотел вернуться победителем к мирно ожидавшему стаду.
Тогда противники сшиблись вплотную. Сразмаху они поднялись даже на задние ноги и старались изловчиться в ударе. Они рвали друг другу уши и глухо урчали. Клыки их лязгали один о другой, но не находили нужного места.
Вот соперники в крайней ярости встали рядом и бились последним, смертельным боем. Они загибали головы, стараясь изловчиться и ударить снизу вверх. Злобой хрипели и фыркали они друг в друга. Иногда они на минуту замирали, как бы набираясь сил и выслеживая движения противника, но потом снова били тупо, непрерывно и ожесточенно. Кровь опьяняла и возбуждала их.
Но вот Дун почуял свой конец. Передняя нога у него не выдержала страшного напряжения в бою. Ее сухожилья, поврежденные пулей человека, на какую-то долю стали слабее, чем у противника, и это дало тому преимущество. Дун уж раз споткнулся, и противник чуть не всадил ему под лопатку своего клыка. И тогда Дун отрекся от власти — он уступил сопернику поле сражения, а вместе с ним и стадо. Победитель некоторое время наседал на него, но потом бросил и вернулся, чтобы принять власть над стадом.
