Всемирный следопыт, 1928 № 02 - [29]
— Молох! — сказал Маракот. — Молох или Ваал, древний бог финикийцев!
— Чорт возьми! — воскликнул я, вспомнив о Карфагене. — Неужели вы хотите сказать, что этот дивный народ совершает человеческие жертвоприношения?
— Не думаю, — ответил я. — На собственном несчастьи они, наверно, научились тому, что такое жалость.
— Правильно, — поддержал Маракот. — Бог-то изрядно староват, но формы культа, видно, обновились. Посмотрите на этот пепел. Это — остатки сожженных овощей и тому подобное. Но возможно, было время, когда…
Наши размышления прервал сердитый голос и, обернувшись, мы увидели нескольких: людей в желтых одеждах и высоких шапках, по всей видимости жрецов храма. По выражению их лиц я увидел, что мы были весьма близки к тому, чтобы стать последними жертвами Ваала; один из жрецов угрожающе вытащил из-за пазухи нож. С криками и грозными жестами они вытеснили нас из храма.
Мгновение я боялся, что Биль зайдет слишком далеко, но нам удалось увести разъяренного механика. Потом, по выражению лиц Манда и других, мы поняли, что наша проделка получила большую огласку, и все ее осуждали.
Но было и другое отделение здания, куда нас пускали невозбранно и где совершенно случайно мы нашли возможность— правда, весьма несовершенную — для сношений с нашими хозяевами. Это была комната в нижней части храма без всяких украшений. В одном углу ее стояла статуя, принявшая от времени цвет слоновой кости и изображавшая женщину с копьем в руке. На плече у женщины сидела сова. Комнату охранял дряхлый старик, и, несмотря на его старость, сморщенную кожу на лице, мы поняли, что это представитель иной древней расы. Мы с Маракотом стояли, смотря на статую и стараясь припомнить, где мы ее видели раньше, когда старик обратился к нам.
— Tea, — сказал он, указывая на статую.
— Чорт возьми! — воскликнул я. — Он говорит по-гречески!
— Tea Афина, — повторил старик.
Сомнений не было. Он говорил: богиня Афина.
Маракот, этот удивительный универсальный ум, начал задавать ему вопросы на классическом греческом языке, которые старик понимал лишь отчасти и отвечал на столь архаическом диалекте, что, повидимому, нельзя было понять. И все же Маракот нашел, наконец, посредника для сношений с атлантами.
В тот же вечер Маракот говорил нам возбужденно тоном лектора, обращающегося к большой аудитории:
— Это поразительное доказательство правильности древней легенды об атлантах. В легендах вообще всегда бывает фактический базис, на который последующие века наслаивают свои добавления. Вам известно, — или, вернее сказать, — вам неизвестно, что во время катастрофы, разразившейся над несчастным островом, между древними греками и атлантами происходила кровопролитная война. Эти факты описаны Солоном со слов жрецов Саис. Мы можем допустить, что в эту эпоху у атлантов были греческие пленники, что некоторые из них были отданы для службы в храмы и принесли с собой свою религию. Насколько я мог понять, старик — единственный наследник знаний древних греческих жрецов, и когда мы его узнаем поближе, то, вероятно, узнаем больше и о всем, нас интересующем.
— Можете рассчитывать на мое полное содействие, — заявил Биль.
— В конце концов, лучше иметь богиней интересную женщину, чем красноглазое чудовище, с камином на коленях.
— К счастью, они не могут знать наших мыслей, — сказал я. — Иначе нам пришлось бы кончить дни весьма печально.
— Ну, на этот счет будьте покойны, — возразил Биль. — Пока я им изображаю джаз-банд на гармошке, нас не тронут. Кто же, иначе, их будет забавлять?
Это был веселый народ, и мы вели чудесную жизнь, но бывали и бывают времена, когда сердце стремится к воспоминаниям; и встают картины квадратных башен Оксфорда и знакомых полей Харварда. В те дни начала нашей подводной жизни они мне казались такими же далекими, как лунный ландшафт, и лишь теперь меня часто охватывает безудержное желание снова увидеть их…
ОЗЕРО-ПРИЗРАК
Приключения орнитолога[44]) в лесах Карелии
Рассказ Виталия Бианки
Молодому ученому Дятлову надо было сделать открытие. Непременно надо было сделать! Потому что — какой же он тогда ученый, коли ничего нового не узнал! Не пересказывать же, в самом деле, всю жизнь то, что давно в книжках напечатано.
И вот Дятлов с двумя товарищами отправился лесом в Карелию: будут пролетать птицы, вдруг удастся подметить что-нибудь новое. Даже пустяк какой-нибудь, которого раньше не знали. Можно сделать доклад, напечатать статейку, заметку, а то, чорт возьми, и целую работу!
Товарищи-ботаники собирали растения, а Дятлов с охотничьим ружьем бродил по болотам, по лесам, по кочкам.
Целыми днями он выслеживал, подкарауливал, стрелял птиц. Вечерами снимал с них шкурки, записывал дневные свои наблюдения. Не доедал, не досыпал, мок под дождем, мерз на холодном ветру, дважды тонул в озере, много раз подвергался самым неожиданным опасностям.
Однажды он возвращался в деревню после целого дня утомительных поисков редких птиц. Давно уж потерял тропинку и теперь ломил прямиком через чащу. Там, за чащей, по его расчету, поле, а за полем — деревня.
По лесу пошел голубоватый сумрак: начиналась белая ночь. Дятлов сильно устал. За плечами в корзинке — десяток птиц, а натерло, будто пуды повешены.
