Всемирный следопыт, 1926 № 03 - [18]

— Угу-гу-гу, — гудел басом Абдурахман, изображая ее голос при разговорах о хозяйстве.

Средняя жена по возрасту и по положению была сухая, тонкая женщина с пронзительными глазами и унылым носом. Она была страшно любопытна и интересовалась всеми делами Абдурахмана; обмануть ее или скрыть от нее что-нибудь было совершенно невозможно. Когда они разговаривали, то опа всегда глядела как-то сбоку, скосив глаза, и видела самые скрытые и дальние барыши Абдурахмана. Она представлялась аксакалу в виде шахматного «слона», способного одним взмахом проскользнуть сквозь все фигуры в другой угол доски и наделать всяческих гадостей.

Третья, самая молодая, была лукавая черномазая хохотунья-баловница.

Это был «конь». Зирк! Зирк! Прямо! Прямо! И потом — прыг в бок, и уже села на голову; давай и то и это.

И дела свои Абдурахман вел, как истый шахматист. Каждое дело было партией, и каждая мысль — ходом.

Вот, например, киргиз Керимджан за полцены отдал всех баранов, которые пошли в качестве «пешек» в самом начале этой летучей партии.

Абдурахман сам спекулировал на базаре и потому, кроме баранов, сумел дешево купить двух коней, а когда, наконец, он обдул Керимджана на целого верблюда, то у него было такое чувство, как-будто он разгромил Керимджана на шахматной доске и забрал «королеву».

Знакомства Абдурахмана были самые разнообразные. С русским судьей можно играть только «партию коней». Ой-бой-бой! Хитрый шайтан! Спрашивает про жену, детей, а сам думает про базар и так смотрит на пояс, где аксакал носит деньги, что под халатом по всей спине идут мураши, и если бы голова Абдурахмана не была так чисто выбрита, то, наверно, волосы от страха подняли бы его тюбетейку кверху.

Эта партия велась несколько лет. Абдурахман выиграл ее блестяще. Он влез в доверие, как «пешки», ходил скромно на одну «клетку», бил только вбок, а потом, когда отношения укрепились и судья ему доверял, Абдурахман стал рассказывать о делах на базаре и в два хода надул судью, как «королева», которая ходит во все стороны. Поговорив о том и другом деле, Абдурахман оказывал влияние на решение дела, а потом шел к Бабаджану и Мымаджану и с обоих сдирал такую взятку, что даже самому становилось немного совестно…

II.

Абдурахман сидел в полутемной комнате самой младшей жены, Зюлейки. Сегодня джума (пятница, праздник), и Абдурахман с удовольствием слушал капризы молодой женщины и смотрел на ее шалости. Она пробовала плясать, прыгала по комнате, заставляла Абдурахмана себя ловить, но старый игрок видел, что у Зюлейки есть какие-то мысли, и ждал, когда опа начнет свою «партию».

Наконец, Зюлейка, после того, как получила денег на духи, два браслета и несколько аршин лент, стала серьезной, и Абдурахман навострил уши.

«Эга! Это только начало. Бульды (довольно)», решил про себя Абдурахман, но Зюлейка заплакала, и старый аксакал встревоженно поднялся с места. Кажется, начиналась большая партия, и ему было не до чилима (табака).

Зюлейка без предисловия стала говорить о том, что бедная ханум, которая ей прислуживает, рассказала ей о несчастье своего сына. Он был в чай-хане, когда там играли кумарбазы (игроки в кости), и теперь сидит в арестном доме по приказу судьи. Сын ханум в кости вовсе не играл, а только смотрел, но судья будет держать его две недели в арестном доме, а, может, и больше, и бедная ханум проплачет все глаза. Кроме того, ханум нечего будет есть, так как бала (юноша) работает арбакешем (ломовиком), и, пока он будет сидеть, в дом никто не принесет денег.

Гибкая Зюлейка снова заплакала, склонив голову на колени, и крупные слезы, как бриллианты, посыпались на ее легкие шелковые шальвары.

Абдурахман размяк и гладил свою длинную белую бороду. С кем бы он не играл, он всегда брал фор, и потому Зюлейке пришлось долго доказывать, что опа любит Абдурахмана, как ни одна из двух остальных жен.

Абдурахману очень хотелось верить, так как по свойству своего характера, он не любил прямоты «ладьи» и опасался пронырливой дружбы «слона», а ведь это именно были его две остальные жены…

Зюлейка довольно легко его уломала, и, когда перевалило за полдень и солнце стало склоняться на запад, Абдурахман вышел на белую от жгучего солнца улицу и направился к судье с тем, чтобы сыграть партию на освобождение сына ханум.

III.

На террасе, в одном жилете, с сигарой в зубах, отдыхал толстый судья. Перед ним на столе была бутылка легкого вина, и он по журналу просматривал какую-то сложную шахматную партию. Вдоль террасы сплошной стеной висел виноград, закрывая свежими листьями игрока от жаркого солнца.

Судья недавно пообедал и теперь отдыхал.

— Абдурахман? Салем алейком! — Они поздоровались.

Собственно, Абдурахману предстояло две партии, и первая партия заключалась в том, чтобы судья согласился на такую игру, где ставкой было бы освобождение арестованного, а вторая — это уже настоящая партия на доске. Они много раз играли в шахматы, и судья играл хорошо, Абдурахман это знал.

Все-таки к первой партии Абдурахман приступил немедленно. Он сделал вид, что не заметил расставленных фигур и бутылки вина. Может быть, он пришел по делу. Но какое дело может быть у бедного базарного аксакала к такому катта адам (большому человеку)? Просто, Абдурахману сегодня очень весело. Сегодня джума, праздник, и Абдурахман ни о чем не хочет думать, даже не хочет играть в шахматы. Судья был человек очень проницательный, но тут и он не мог понять, в чем дело.