Всемирный следопыт, 1925 № 07 - [5]

— Верно, друг…

>Ворк отсчитал сначала сто пятьдесят рублей и заставил считать их Пиунчи. Тот долго считал, потом сказал: «Верно». Чайка не верила, что русский берет ее в жены

Хитрый Ворк вынул бумагу. На ней написал двести двадцать палочек. Приложил сажей рубль, руку Чайки, и велел поставить брату и Перчик по тамге (родовому знаку). Дрожащими руками Перчик поставила три черточки, а Пиунчи нарисовал стрелу с луком.

Пиунчи знал, что теперь Ворк — хозяин Чайки, и документ с его тамгой имеет страшную, вечную силу.

Чайка не верила. Ей казалось, что душа ее плывет по большим волнам и вот-вот у ней захватит дух. Чайка не верила, что русский берет в жены ее, простую бедную юрачку. Давно Чайка мечтала выйти замуж за русского. Но она думала о молодом рыбаке, таком же грязном, как юрак. Но теперь за нее сватается сам Ворк, имеющий так много больших рублей…

«Ведь Ворк, — думала она, — не рядился. Он не спорил, как самодин, из-за каждого олененка. Он говорил только: хорошо».

Чайка закрыла глаза и почувствовала, что ее куда-то несет, как птицу.

Бутылку распили до дна. Перчик свалилась в угол на постель и дико хохотала. Пиунчи, распустив слюни и уставив в одну точку глаза, жевал табак, а Чайка, выпившая всего две маленькие чашки с зеленой птицей с длинным хвостом, звонко смеялась и говорила Ворку:

— Если бы ты не срядился, я все равно убежала бы к тебе.

Ворк выпил наравне со всеми, но был трезв. Он спрятал в карман бумагу, которую все время держал в руках, встал и сказал:

— Ну, теперь спите…

Чайка пошла провожать Ворка.

— Я буду каждый день мыться, — сказала она на прощанье.

Ворк попрощался с Чайкой и ушел к себе на песок.

…………..

Утром брат и Перчик привели дрожащую Чайку и притащили два берестяных сундука приданого.

— Ты чего боишься? — участливо спросил Ворк.

— Так, — односложно отвечала Чайка, — холодно.

«— Юрак есть юрак, русский есть русский, — всегда помнила Чайка. — Русский юрака не знает, юрак не знает русского».

В этой пословице сказалась мудрость юрацких стариков, и эта мудрость была понятна их молодым детям, уже более стойким и более хитрым в делах с русскими.

Когда юрак берет жену, он платит калым. Жена делается его собственностью наравне с нартой, собакой и чумом. Это хороню помнила с малых лет Чайка. Она втайне горевала, как все юрацкие женщины, а в глубине души ненавидела жестокий обычай суровой тундры. Но тундра сурова, суровы ее законы, и кто нарушит их, тот делается несчастным. Тому нет места в дымном, тесном чуме и необ’ятной тундре.

VII. Новая жизнь Чайки

С первых дней своей жизни в землянке с Борисом Чайка переживала много странного и необычного.

Она помнит, хорошо помнит первый день жизни с Ворком. Дрожащая, испуганная, но радостная пришла она в большую, светлую землянку. Ворк заставил ее вымыться горячей водой. Она долго не соглашалась снять рваный сокуй и залезть в большую новую бочку с водой, и только тогда, когда Ворк гневным голосом потребовал, она подчинилась.

Ворк сжег старый сокуй, бакари, сам вымыл ей голову и научил, как надо мыть тело, держать мыло и вехотку.

Потом Ворк дал ей сапоги, белую, как снег, рубаху и другую одежду. Волосы он велел ей заплетать в одну косу, а не в две, как носят юрачки.

Когда кончилось все, Чайка была рада. Душа пела снова весело и счастливо.

О, Ворк, скрытный и хитрый Ворк, говорящий короткие слова, полюбил Чайку. Разве не Ворк сказал ей ласковые слова? Он сказал: «Чайка, ты теперь моя жена!» Такие слова не скажет юрак.

Теперь Чайке не приходилось неводить рыбу, ездить в лодке, варить юколу и кормить собак. Теперь Чайка привыкла умываться каждый день, надевать чистое платье, и когда Ворк писал в большой белой книге, она прибиралась в землянке, варила уху, и, пока уха кипела, садилась рядом с Ворком и внимательно смотрела, как бойко бегает его карандаш по белым листам бумаги, оставляя замысловатые значки.

Чайка чувствовала, как она уходит от родного, и как все больше и больше привязывается к чужому. Возврата в дымный чум не будет, Ворк — ее надежда. Чайка не боялась голода в полярную ночь, когда, бывает нечего есть ни людям, ни собакам. Нет. Но лишиться ласкового Ворка и испытать грубость юрака, это было бы свыше сил Чайки.

— Когда ты, Ворк, поедешь в город, ты возьмешь меня? — беспокоилась Чайка.

Ворк улыбался:

— Да.

— Мы будем жить в большом доме из кадмия? — допытывалась Чайка.

— О, да! — снисходительно отвечал Ворк, и Чайка сыпала новые вопросы:

— А ты научишь меня писать в большой белой книге?

— Учиться будем зимой.

Иногда в землянку приходила старая Перчик. Она требовала «и», и когда Ворк отказывал, она просила шяр (табаку) и, набив полный рот, сидела, моргая глазами, поминутно сплевывая на пол зеленую слюну. Чайка поила ее чаем с сухарями и рыбой, и вразумительно говорила:

— Перчик, тебе надо мыться, ты будешь меньше хворать.

Перчик махала рукой и удивлялась Чайке.

— Нет, нет! — как хриплая мартышка кричала старуха и, торопливо кончив чаепитие, уходила. Перчик более всего боялась воды и ни разу не умылась за всю свою жизнь.

Изредка к Ворку заходил брат Чайки. Он тоже чаевал и заметно стеснялся Чайки. Чайка теперь была русская, а он был попрежнему бедный юрак — и только.