Всемирный потоп. Великая война и переустройство мирового порядка, 1916–1931 годы - [53]

. Тем временем Россия продолжала воевать. После свержения в 1917 году царизма и вступления в войну Америки наиболее дальновидным стратегам в Германии стало очевидно, что для подрыва царской империи лучше всего будет, если Берлин поддержит требование о самоопределении[310]. Ирония состояла в том, что большевики были согласны с этим. 15 ноября, через десять дней после захвата власти (2 ноября по старому стилю), Ленин и его верный помощник Иосиф Сталин выступили с Декларацией прав народов России, которая предоставляла право на самоопределение, вплоть до отделения[311]. Для министра иностранных дел Кюльмана переговоры в Брест-Литовске, похоже, открывали возможность создания нового порядка на Востоке, построенного не только на неоспоримом военном превосходстве Германии, но и на подчеркнутом соблюдении новых принципов легитимности. Германия могла обеспечить свою власть в континентальном масштабе, не прибегая к аннексиям, а формируя экономический и военный блок небольших восточноевропейских государств под германским протекторатом. Для начала осенью 1916 года Германия и Австрия создали польскую автономию на принадлежавшей ранее России территории. Теперь новая Польша была тесно и навсегда связана с Германией с точки зрения экономической и военной, зато в социальной и культурной сферах ей предоставлялась свобода «национального самовыражения»[312]. Как отмечал в 1916 году канцлер Бетман Гольвег, «настало время не для аннексий, а, скорее, для того, чтобы небольшие государственные образования прижались [sic] к великим державам на условиях взаимной выгоды»[313]. Если бы только Германия захотела проявить решимость и провести реформы внутри страны, объяснял один из ведущих членов СДП Эдуард Давид генералу Максу Гофману в его штабе в Бресте, это позволило бы ей превзойти самые смелые планы Weltpolitik Вильгельма. В сотрудничестве с Россией и группой новых восточных стран у Германии появлялась возможность выйти за рамки простой Mitteleuropa и распространить свое влияние на всю Евразию от Персидского залива до Индийского и Тихого океанов[314].

Конечно, подобные взгляды были своекорыстными. Но сторонников этого альтернативного варианта гегемонии Германии нельзя сбрасывать со счетов как жертв обмана или предшественников нацистской империи[315]. Оппоненты из числа германских правых считали их реальной угрозой. Даже закаленные ветераны эпохи Бисмарка были поражены желчностью националистического сарказма, обрушившегося на лидера СДП Филиппа Шейдемана, выступавшего за германский вариант демократического мира. В ходе ожесточенных дискуссий вокруг Брест-Литовского договора Эрцбергер дважды рисковал быть вызванным в военный суд за свои выступления в защиту независимости литовцев и украинцев[316]. Даже такие фигуры, как рейхсканцлер Бетман Гольвег, или служащие, вроде Курта Рицлера, были не просто циничными. Они считали, что история опровергла предлагаемый сторонниками национализма, предпочитающими простой взгляд на вещи, выбор между рабством и полным неограниченным суверенитетом. Для большинства полный суверенитет всегда был химерой. Даже нейтралитет считался вариантом, допустимым лишь в исключительных обстоятельствах. Как понял Вудро Вильсон, даже самая мощная страна могла придерживаться нейтралитета лишь в условиях изоляции. Большинству приходится выбирать одну из ведущих стран. Страны Балтии, оторванные от России, неизбежно попадали в орбиту другой великой державы, если не Германии или России, то Британии. Но наиболее дальновидные стратеги имперской Германии говорили о переговорном суверенитете, при котором происходит объединение экономической и военной независимости малых и больших стран[317].

Мы не должны отмахиваться от такого взгляда лишь потому, что он был предложен имперской Германией. Опыт XX столетия показывает, что легитимность подобного взгляда вряд ли может быть отвергнута в принципе. Начиная с 1945 года на его основе строился блок относительного мира и процветания в Европе и Восточной Азии[318]. Кроме того, такой взгляд на новый порядок в Восточной Европе был связан с программой внутренних реформ, которых было не миновать имперской Германии. В Бресте Германия выступала не только за новый порядок в Восточной Европе. Борьба шла за политическое будущее самой Германии[319]. Но если допустить, что условия перемирия 2 декабря 1917 года не были пустышкой, а согласие германской стороны с «петроградской формулой» – не просто фигурой речи, то тем более важно понять, почему отношения между Германией и большевиками скатились до жесткой силовой борьбы, а также каким образом оказалось, что к лету 1918 года армия кайзера оккупировала территорию России, почти равную той, которую гитлеровский вермахт завоевал на пути к Сталинграду в 1942 году.

II

Начавшийся в Бресте 22 декабря 1917 года первый раунд официальных мирных переговоров проходил на удивление хорошо[320]. Соблюдалась договоренность о соблюдении принципов перемирия – «самоопределения без аннексий и контрибуций». В день Рождества участники переговоров – представители Центральных держав и большевиков – выпустили коммюнике, в котором выражали свое согласие по основным принципам мира без аннексий и с выводом оккупационных войск, то есть по формуле, к которой, как они продолжали надеяться, Антанта сможет присоединиться. Предвкушая скорое объявление долгожданного мира, многочисленные толпы вышли на улицы Вены. Успех переговоров сбивал с толку Антанту, как и рассчитывали обе стороны. Если мир на либеральных условиях был возможен на Востоке, то почему тогда на Западный фронт по-прежнему ежедневно отправлялись тысячи людей? Замешательство в Антанте усилилось после того, как Троцкий опубликовал полный текст секретного Лондонского договора 1915 года, вскрывшего империалистический заговор, с помощью которого Лондон и Париж купили участие Италии в войне. Еще в ноябре Лондон и Вашингтон договорились о том, что необходимо сделать новое заявление о целях войны. Но вскоре стало ясно, что ни французы, ни итальянцы не способны пойти на уступки