Всемирный потоп. Великая война и переустройство мирового порядка, 1916–1931 годы - [231]

.

Заключение Ставки растут

Во время Первой мировой войны была сделана первая попытка построения коалиции либеральных сил, способной взять на себя руководство всем огромным и малоуправляемым современным миром. Эта коалиция строилась на военной мощи, политических обязательствах и деньгах. Постепенно эта коалиция распалась на многие части. Цена крушения этого великого демократического альянса не поддается точному определению. Поражение демократических сил привело к тому, что в начале 1930-х годов распахнулось окно стратегических возможностей. Мы знаем, каким кошмарным силам удалось воспользовались этим окном. Весной 1933 года начались еврейские погромы в Берлине. Однопартийному правлению в Японии пришел конец весной 1932 года после массированного нападения вооруженных людей на штаб консервативной партии Сейюкай. Муссолини после нескольких лет картинного позирования наконец удовлетворил свою жажду первой крови, начав наступление в Абиссинии в 1935 году. Но в связке агрессивно настроенных государств-инсургентов, «скованных одной цепью»[1498], Германия, Япония и Италия были лишь на вторых и третьих ролях.

Первые роли начиная с 1917 года принадлежали преемникам Ленина. Стабилизация ситуации в Европе и Азии в начале 1920-х годов строилась на их поражении. В 1926–1927 годах, поддержав Великую северную экспедицию, Советы нанесли первый по-настоящему ощутимый удар по послевоенному порядку и продемонстрировали очевидную неспособность Японии и западных держав найти общий язык с китайскими националистами. Чан Кайши истребил китайских коммунистов, а Советский Союз начал следующий этап преобразований, на этот раз уже на своей территории. Сокрушив Троцкого и внутреннюю оппозицию, Сталин развернул беспрецедентную программу внутреннего переустройства страны. Гигантские преобразования, когда в ходе коллективизации и индустриализации с нажитых мест были сорваны десятки миллионов человек, приоткрыли нечто особо значимое в мировом порядке, возникшем в первые десять лет после Первой мировой войны. И это «нечто» представлялось совершенно ужасным для тех, кто пытался бросить вызов этому порядку.

Слишком часто и слишком легко мы используем выражение «история межвоенного периода», как будто существует неразрывная преемственность между временем, которое мы здесь рассматриваем (с 1916 по 1931 год), и последующим историческим отрезком, начавшимся в 1930-х годах. Разумеется, преемственность существовала. Но наиболее важной представляется диалектика реакции и подавления. Не только Сталин, но и инсургенты в Японии, Германии, Италии 1930-х годов черпали энергию радикализма в чувствах, вызванных неудавшейся первой попыткой. Западные державы могли вступать в мелкие споры и уходить от прямых ответов на прямые вопросы. Но, зная, во что обойдется полномасштабная война – как политически, так и экономически, – они всеми способами избегали ее. И не потому, что боялись потерпеть поражение. Британии, Франции или Соединенным Штатам было нечего опасаться в прямом столкновении. В 1930 году, когда на Лондонской морской конференции шел торг вокруг числа боевых кораблей, крейсеров, эсминцев и подводных лодок, России и Германии было не с чем принять участие в этом торге. А Япония и Италия выступали лишь на вторых и третьих ролях. В феврале 1931 года, в самом разгаре хода выполнения первого, с таким трудом дававшегося пятилетнего плана, Сталин наставлял директоров заводов: «Задержать темпы – это значит отстать. А отсталых бьют. Но мы не хотим оказаться битыми…Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут»[1499].

То, о чем говорил Сталин, не просто отвечало здравому смыслу эпохи глобальной конкуренции. После Первой мировой войны такие взгляды были характерны для тех, кому довелось ощутить на себе, к чему приводит отставание в условиях глобальной силовой игры, пережить разочарование революционного порыва и стать очевидцем подавляющего превосходства западного капитализма, мобилизовавшего свои силы против имперской Германии – главной возмутительницы спокойствия в XIX веке. Люди, которых Ленин считал первопроходцами организованной современности – Ратенау, Людендорф и иже с ними, – мужественно сражались, но потерпели поражение. Требовалось нечто еще более радикальное. На протяжении жизни следующего поколения сталинский рефрен повторяли стратеги и политики в Японии, Италии и Германии, а с началом распада колониальной системы он зазвучал в Индии, Китае и десятках других бывших колоний.

И опять история 1930-х годов оказывается, в определенном смысле, хорошо нам знакомой, для того чтобы позволить оценить весь драматизм событий тех лет. Мы говорим о гонке вооружений так, как будто действия Японии, Германии и Советского Союза были повторением событий, связанных с гонкой в строительстве дредноутов в предыдущий период. На самом же деле кампании по перевооружению 1930-х годов в Японии и нацистской Германии, равно как и мобилизация в сталинском Советском Союзе, невозможно сравнить ни с чем из того, что происходило на протяжении всей трехсотлетней истории современного милитаризма. В 1938 году доля расходов на гонку вооружений в национальном доходе нацистской Германии в 5 раз превышала долю национального дохода имперской Германии, которая направлялась на гонку вооружений с эдвардианской Британией, притом что ВВП, находившийся в распоряжении Гитлера, был на 60 % больше того, которым располагал кайзер. В постоянных ценах, ресурсы, щедро расходуемые на содержание вермахта в конце 1930-х годов, по меньшей мере в 7 раз превосходили все то, что было получено военными Германии в 1913 году. Это была дань уважения силе статус-кво, коллективно выплаченная всеми государствами-инсургентами 1930-х годов. Они понимали, какие силы им противостоят. Они знали, что в период Первой мировой войны попытки Японии и Германии выйти за пределы своих возможностей обычными способами потерпели провал (табл. 15). Здесь требовалось совершенно беспрецедентное решение.