Всемирная история поножовщины: народные дуэли на ножах в XVII-XX вв. - [217]

.

Разумеется, все прекрасно помнят, как ослеплённый жаждой наживы герой «Двенадцати стульев» Киса Воробьянинов перерезал опасной бритвой горло своему компаньону, «сыну турецкоподданного» Остапу Бендеру.

Полагаю, что началом конца многовекового господства опасной бритвы можно считать 1901 год, когда Кинг Жилетт и Вильям Никерсон разработали первый бритвенный станок со сменными лезвиями. Вскоре, в 1928 году, Якоб Шик запатентовал электрическую бритву. Тысячелетняя монополия опасной бритвы была нарушена, и она начала быстро уступать позиции гаджетам XX века. Последним гвоздём, забитым в гроб древнего инструмента брадобреев, стало изобретение Марселем Биком в 1975 году одноразового бритвенного станка и усовершенствования, внесённые в 70-х годах в конструкцию электробритвы компанией «Ремингтон». Ещё несколько десятилетий опасные бритвы можно было увидеть в руках наиболее консервативных представителей парикмахерского ремесла, пока их окончательно не запретили как не соответствующие ужесточившимся санитарно-гигиеническим нормам. Думаю, что падение популярности опасной бритвы как уличного оружия в первую очередь было обусловлено именно потерей ею легитимности. Если в начале XX века ни у кого не возникало вопроса, почему в кармане у мужчины лежит опасная бритва — владелец мог нести её точить или править, то в наши дни, когда эти архаичные аксессуары стали историей и прочно заняли место на полках коллекционеров, это по крайней мере вызовет недоумение.

Глава XI ЛИЦО СО ШРАМОМ

Скарификация в дуэльных культурах

Среди множества ритуалов, типичных для культуры народных дуэлей, один стоит особняком — шрамирование. Эта традиция встречается во многих мировых культурах в разнообразных формах и ипостасях и во все эпохи, вероятно, начиная с неолита. В зависимости от культурной интерпретации и символической нагрузки этот ритуал мог рассматриваться как знак доблести или унижения и как символ причастности к какой-либо социальной группе, сообществу, конфессии или этносу — как своеобразная тамга, оберег и в сотне других трактовок и толкований. Так, например, порезы лица как часть обряда оплакивания описывает греческий автор Менандр. Когда в 576 году византийские послы присутствовали при оплакивании Дизабула, главы Западного тюркского каганата, то Турксанф, «гегемон» тюрков, предложил послам порезать себе щёки в знак траура, «чтобы кровью, а не слезами почтить память погибшего воина»[1281]. В наши дни этот архаичный обряд, известный в определённых субкультурах как «скарификация», переживает ренессанс.

Ещё в античности во многих обществах и культурах голова и лицо несли важную сакральную нагрузку и являлись одними из символов мужской чести. Так, например, одним из самых тяжёлых оскорблений для мужчины считалось оттаскать его за бороду[1282]. Законодательства многих стран и разных эпох определяя компенсацию за ранение, увеличивали сумму виры при нанесении ущерба внешности. Ещё Платон предлагал ввести за нанесение раны, обезобразившей лицо, такую же компенсацию, как за неизлечимое ранение[1283]. Не обошли обезображивание вниманием и ранние европейские судебники. Ломбардские законы устанавливали для ранений лица такую же виру, как за усечение конечностей. А в законах Бургундии компенсация за повреждение лица была в три раза выше, чем за ранение любой другой части тела[1284]. Аналогичные наказания были предусмотрены и судебниками других стран. Например, в датирующихся XIII веком Ливонских правдах вира за рану на лиц£ составляла шесть марок, при том что ранения на теле оценивались всего в три марки. Что характерно, даже синяк под глазом обходился обидчику в те же шесть марок, то есть дороже, чем тяжкое ранение в любую другую часть тела[1285].

Шрамирование лица в народных дуэльных культурах относилось к так называемым негативным ритуалам, которые в первую очередь подразумевали унижение противника. Традицию ритуального шрамирования мы находим во многих народных дуэльных культурах Нового времени. Так, например, свидетельство о существовании подобного ритуала мы встречаем в 1614 году у Сервантеса в новелле «Ринконете и Кортадильо», рассказывающей об организованном преступном сообществе Севильи XVII столетия:

«В это время показался Чикизнаке, и Мониподьо справился у него, покончено ли с заказанной ему раной в четырнадцать стежков.

«Какой раной? — переспросил Чикизнаке. — Не тому ли купцу, что живет на перекрестке?»

— «Да-да, ему», — подтвердил кавальеро.

«Дело обстоит следующим образом, — отвечал Чикизнаке. — Вчера вечером я поджидал купца у дверей его дома; он пришел еще до молитвы. Подхожу, прикинул глазом лицо, и оказалось, что оно очень маленькое; совершенно невозможно было уместить рану в четырнадцать стежков; и вот, будучи не в состоянии сдержать свое обещание и выполнить данную мне деструкцию, я…» «Ваша милость, вероятно, хотели сказать, инструкцию», — поправил кавальеро. «Совершенно верно, — согласился Чикизнаке. — Увидев, что на таком непоместительном и крошечном личике никак не уложить намеченное число стежков, не желая терять время даром, я нанес одному из слуг этого купца такую рану, что, по совести сказать, первый сорт!» «Семь стежков раны хозяина, — сказал кавальеро, — я всегда предпочту четырнадцатистежковой ране его слуги. Одним словом, вы не сделали того, что было нужно. Впрочем, что тут разговаривать — не такой уж большой расход те тридцать эскудо, которые я вам дал в задаток. Имею честь кланяться, государи мои!»