Всемирная история без комплексов и стереотипов. Том 2 - [6]
Томас Гоббс
А если потребуется, то и ликвидацией всех тех, кто читал эти книги. Да, все очень знакомо и, как подлинная классика, пережило века…
Произнеся свою историческую фразу: «Народ — парень дюжий, но злокозненный», Гоббс становится убежденным пропагандистом абсолютизма и создает образ чудовища — Левиафана, который состоит из огромного количества людей, объединенных в одном теле — государстве. При этом подчеркивается, что Левиафан не проглотил этих людей, не заставил их объединиться таким любопытным образом, а лишь воплотился в их однородной массе, которая так нуждается в сильной власти…
Значительные порции масла в огонь конфликта между научным знанием и религиозной верой подлили Рене Декарт, Пьер Гассенди, Блез Паскаль, Бенедикт Спиноза и др.
Знаменитое изречение Декарта: «Я мыслю, следовательно, я существую» стало краеугольным камнем теории познания мира, которую творчески развили Блез Паскаль и Бенедикт Спиноза, заявивший, что «истинное счастье человека заключается только в мудрости и познании истины». В их учениях сквозил вызов установившейся системе взглядов на мир, который оказался совсем не таким плоским и одноцветным, как его преподносили церковники. «Зло, — подчеркивал Спиноза, — порождено недостаточным знанием, а слепая вера достойна лишь презрения».
Их блистательно остроумный современник Франсуа де Ларошфуко (1613—1680 гг.) сквозь лавину своих афоризмов четко и уверенно провел мысль о том, что окружающий мир может иметь те или иные характеристики лишь на основании нашего восприятия и ни на каком ином. «Радости и несчастья, — утверждал он, — которые мы испытываем, зависят не от размеров случившегося, а от нашей чувствительности, не более того…»
Разумеется, такое брожение умов, отмеченных достаточно высоким уровнем независимости, непременно должно было найти свое действенное, практическое воплощение, как, например, принцип цепной передачи неизменно должен был привести к изобретению велосипеда.
Свободный ум может принять подчинение какой-либо власти или, по крайней мере, не отторгать идею этого подчинения, воспринимая его как осознанную необходимость. Однако на фоне этого брожения умов, да и вообще на фоне пробуждения здравого смысла и здоровых эмоций, власть Церкви уже никак не могла восприниматься как осознанная необходимость. Чем больше было осознания бытия, тем меньше было нерассуждающей веры в надприродные силы, управляющие каждой его деталью, и уж, конечно же, в необходимость подчинения церковникам, которые вели себя прямо противоположно насаждаемым ими же догмам и стереотипам.
КСТАТИ:
«Проводник нужен в странах неизвестных и диких, а на открытом и гладком месте поводырь необходим лишь слепому. А слепой хорошо сделает, если останется дома. Тот же, у кого есть глаза во лбу и разум, должен ими пользоваться в качестве проводников».
Галилео Галилей
Все сферы бытия той эпохи освобождались, как змея — от старой кожи, от докучливого и во многих отношениях тлетворного влияния самозванных посредников между Богом и Человеком. Это был процесс освобождения от средневековой идеологии, согласно которой люди — безвольные, беззащитные и беспомощные порождения Божьи, погрязшие в первородном грехе и крайне нуждающиеся в поводырях. А философия Ренессанса сказала: «Сбросьте повязки с глаз. Протрите их и взгляните на окружающий мир, что так прекрасен и так наполнен радостями, которые нормальный человек никогда не назовет грехами. Живите и радуйтесь!»
КСТАТИ:
«Нельзя отрицать того, что внешние обстоятельства способствуют счастью человека. Но главным образом судьба человека находится в его собственных руках».
Фрэнсис Бэкон
Но это ни в коей мере не было тем, что можно было бы назвать атеистической революцией. Речь шла не об отмене Бога, а о реформации системы служения Ему. Вот почему наблюдаемый процесс и получил название Реформации.
Конечно, он начался не вдруг, не в какую-то ночь с такого-то по такое-то, но он начался, и это уже невозможно было ни скрыть, ни игнорировать!
Во Флоренции объявился крайне фанатичный и, естественно, недалекий священник-популист Джироламо Савонарола (1452—1598 гг.), который произносил пламенные речи перед возбужденным» толпами народа, обличая папский престол, епископов, светскую власть, да и вообще все социальные институции во всех возможных грехах, и прежде всего — в содомии.
Далась же этим обличителям содомия, а особенно в Италии, где анальный секс считался еще с незапамятных времен специфической «итальянской любовью»…
Но, видимо, обличения этого полупомешанного монаха были достаточно убедительными, если Флоренция взбунтовалась и прогнала прочь своих властителей Медичи. Савонарола на какое-то время стал чем-то вроде первосвященника и настолько вошел в свою роль, что организовал публичные акты сожжения произведений гуманистического искусства, которое-де простому народу вовсе не нужно, а эти голые бабы на полотнах художников — сплошной грех…
Тициан. Венера Урбинская
Через некоторое время Медичи вернулись, а Савонарола, ко всеобщему удовлетворению, был отлучен от Церкви и сожжен на костре.
А престиж Церкви падал неумолимо и стремительно. Этому падению во многом способствовали такие понтифики как Родриго до Борджа (Папа Александр VI), который правил 1492—1503 гг., и Джулиано делла Ровере (Папа Юлий II), который правил с 1503 по 1513 гг. Вот уж кто не гнушался никакими деяниями, удовлетворяющими самые темные инстинкты! Кроме того, Папа Юлий II был патологически падок на деньги, и при нем продажа индульгенций приобрела поистине скандальные масштабы, что, естественно, способствовало невиданному ранее падению нравов. Впрочем, Церковь это никак не волновало.
