Вселенная Тарковские. Арсений и Андрей - [56]

Читаем в книге «Осколки зеркала»: «Мы (Мария Ивановна и Марина Арсеньевна. – Прим. авт.) увидели только, что в коробке с документами нет Андреева паспорта, и поняли, что он собрался жениться. А через какое-то время он нам объявил о своем решении. Казалось бы, так радостно закончилась эта томительно-долгая эпопея Андреевой любви к Ирме Рауш. Но почему я, оставшись дома одна в этот апрельский день 1957 года, долго плакала, узнав о заключении «законного брака»? Должна была бы радоваться, а плакала. Потому что знала, что Андрей уходит от нас навсегда…

По большому счету все так и случилось, а по малому он вроде бы никуда и не уходил. Свадьбу молодые решили не устраивать, и, хоть с нами не советовались, мы с мамой одобрили такое их решение. Мама считала все эти свадьбы мещанскими затеями, напрасным переводом денег, которых, кстати, и не было.

Сначала молодожены очень короткое время жили в нашей тесноте – как говорится, по месту прописки, потом мама стала снимать им комнату, а очень скоро они, красивые, веселые и полные надежд, уехали в Одессу на производственную практику».

Интересная деталь, которая вновь отсылает нас к словам отца о «перетирании камней» и на которую стоит обратить внимание – мать снимает комнату сыну и его жене, чтобы они могли жить отдельно. Андрей, что и понятно, счастлив, он уверен в том, что начинается новая жизнь, что свободен, потому что любовь окрыляет его и вдохновляет. Но так ли это на самом деле?

Эйфория минует, и на смену празднику придет рутина повседневной жизни.

Думается, что уже тогда Мария Ивановна поняла, что ее сын пошел по пути отца, пошел подсознательно, на уровне ощущений, может быть, даже внутренне и отрицая возвышенную замкнутость родителя, переживая его уход из семьи (и не прощая ему этот уход), стремясь не быть таким, как он, но при этом обреченным стать таким же.

Впрочем, это и закономерно, ведь слова, порой сказанные в запале, ничего не значат, значат поступки, значит внутреннее видение себя, а Андрей, безусловно, видел себя художником, творцом, совершенно не имея сил и желания противостоять своим, хорошо ему известным, слабостям. А потому только и оставалось ему вслед за Лукьяном Тимофеевичем Лебедевым из «Идиота» восклицать мысленно: «Низок, низок, чувствую!»

«– Послушайте, господин Лебедев, правду про вас говорят, что вы Апокалипсис толкуете? – спросила Аглая.

– Истинная правда… пятнадцатый год.

– Я о вас слышала. О вас и в газетах печатали, кажется?

– Нет, это о другом толкователе, о другом-с, и тот помер, а я за него остался, – вне себя от радости проговорил Лебедев.

– Сделайте одолжение, растолкуйте мне когда-нибудь на днях, по соседству. Я ничего не понимаю в Апокалипсисе».

Мария Ивановна отложила книгу, затушила папиросу в пепельнице в форме раковины, которая откуда-то появилась на подоконнике вместо старой чугунной, и вышла с кухни, оставив включенной лампу-дежурку под закопченным, в разводах от сырости, протечек и бесконечных варок белья потолком.

Глава 13 Многоуважаемый шкаф

1962 год. Две женщины с трудом тащат высокий шкаф из мореного дуба по пустырю, что тянется от платформы Бирюлево-Товарная.

Со стороны железнодорожной линии доносятся гудки тепловозов, неразборчивые голоса по громкой связи.

Женщины останавливаются возле неизвестно откуда здесь взявшегося полусухого дерева, отдыхают, одна из них перекуривает, и они вновь продолжают свое нелегкое дело.

Наконец им удается затащить шкаф в овраг.

Здесь тихо, сумерки сгущаются.

Складывается такое впечатление, что мы присутствуем при совершении преступления, убийства, например.

Одна из женщин, та, что курила, достает из кармана поношенного, мешкообразного пальто с вытертым мерлушковым воротником молоток и начинает разбивать им шкаф.

Другая же в ужасе наблюдает за происходящим. Закрывает рот ладонями.

Однако шкаф сломать не так просто. Это старое, а потому добротное сооружение, намертво сшитое из дубовых панелей вытесанных ручным образом.

От ударов молотка шкаф гудит, как контрабас.

Женщины меняют друг друга в этой странной и страшной работе.

Наконец удается одолеть боковые стенки, швы расходятся, и от дверных петель с хрустом вырастают кривые трещины, лакировка лопается, а ручная резьба – деревянные листья и цветы, отваливается и падает на землю, как, впрочем, и полагается делать листьям и цветам, когда они отцветают.

Сложнее всего оторвать, не повредив, зеркальную дверь, потому что ее решено сохранить.

Остальные же части шкафа приговорены.

Постепенно рев контрабаса уступает место альтовым скрипам и визгу выворачивающихся кованых гвоздей.

Шкаф смертельно устал сопротивляться ударам молотка, и наконец он сдается.

Работа завершается уже в темноте.

Терпкий запах вещей, белья вперемешку с запахом клея, пересохших и оттого растрескавшихся полок висит в воздухе, и может показаться, что, уже будучи разломанным, шкаф все-таки найдет в себе силы встать, собрать воедино обломки и щепу и ожить.

Но нет, куда там! Его уже убили.

Женщины забирают с собой зеркальную дверь и начинают медленно выбираться из оврага, стараясь при этом не смотреть назад – туда, где только что бился в судорогах огромный шкаф-шифоньер из мореного дуба.