Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения. Книга 5 [Компиляция, сетевое издание] - [75]

— Что…

— Вид средневекового книжного шкафа. Монахи в старых монастырях использовали их, чтобы складывать плашмя книги, которые были слишком большими, чтобы стоять на ребре, — рассеянно сказал я.

— Похоже, они оставили несколько из них здесь, — заметил он. Ибо здесь находился целый ряд огромных томов — книги, обернутые в пергамент, сморщенный и пожелтевший от времени, или в шелушащуюся черную кожу. Я достал один, скривив лицо от запаха древней плесени и распада, который возник, едва я коснулся книги.

В следующее мгновение страшная догадка возникла у меня. Я держал в своих руках елизаветинский фолиант невероятного возраста, манускрипт, написанный неразборчивым почерком на толстых листах превосходного пергамента. И титульная страница носила надпись: «Аль-Азиф, Книга араба, названная „Некрономикон“, Абдула Альхазреда, переведенная на новый английский мной, мастером Джоном Ди, Мортлейк, Доктор искусств».

Даже Брайан не мог не находиться под впечатлением от этого открытия, несомненно помня, что я называл «Некрономикон» «одной из самых редких книг в мире», как оно и было. Она стоила, я полагаю, тысячи… даже больше, если она действительно была тем, чем казалась. То есть я не являюсь экспертом в елизаветинском или якобинском почерке, но огромные страницы фолианта выглядели достаточно старыми, чтобы быть написанными рукой доктора Ди. Может ли эта книга быть оригинальной рукописью?

— Вот еще один, — задумчиво пробормотал Брайан. — «Livre d'Ivon»…

— …«Книга Эйбона», — сказал я с изумлением и взглянул на нее — древний манускрипт в переплете был потрепан и находился в удручающем состоянии, его страницы были порчены водой и покрыты разводами плесени. Но до сих пор еще давно устаревший нормандский французский казался достаточно разборчивым… к тому же, каллиграфия почерка выглядела достаточно старой, чтобы принадлежать руке Гаспара дю Норда…

Постепенно шоковое состояние отступило. Ошеломленный ум больше просто не мог терпеть. На полках были и другие книги, но мы не смотрели на них. Свет из открытой двери раскрыл каббалистические узоры, прорисованные мелом на полу, любопытные и как ни странно непристойные инструменты из латуни, меди или стали сверкали на самой верхней полке; воздух был наполнен ароматами распада и разложения, спертый и совершенно испорченный. Неожиданно я почувствовал боль в животе: теперь я знал, или подумал, что знал, почему дядя Хирам разорвал отношения со своей семьей.

Это было не его желание, а их. Уинфилды имели очень древние корни; слухи и шепоты об отвратительном ведьмовском культе, выжившем в нашем проклятом уголке Новой Англии, говорили о них, смешанные со слухами о некоторых волнующих и тревожных делах в Аркхеме, Иннсмуте и Данвиче.

Уинфилды бросили дядю Хирама из-за того, что он занимался ритуалами и эти знания были слишком отвратительными, слишком кощунственными, чтобы терпеть их.

И я Уинфилд…

Не сказав ни слова, мы покинули секретную комнату вместе, как будто подчинившись одному и тому же порыву. И мы оставили секретную дверь приоткрытой.

VI

Мы решили посвятить отдыху этот холодный, дождливый день; и мы не обсуждали то, что обнаружили. Брайан был слишком здравомыслящим, слишком по юношески здоровым и нормальным, чтобы читать странные старые тексты и запятнанную литературу, в которую я углубился глубже, чем хотелось бы. Но он чувствовал зло, которое таилось на страницах этих отвратительных старых книг, и которое злорадствовало с ухмыляющегося клыкастого лица на той ужасной картине, и которое веяло вокруг темного старого дома, поднимаясь из погребальной ямы, которую люди с ужасом называли Поле Хаббла.

Позже, почувствовав голод и странно желая хоть какого-нибудь человеческого общения, мы отправились сквозь холодный дождь в небольшой ресторанчик на набережной. Раньше он был пуст, за исключением маленькой девочки за прилавком, и толстого повара, жующего огрызок мертвой сигары, склонившегося над мармитом[22]. Но теперь он был наполовину полон, и я еще подумал, что местные жители странно посмотрели на нас, когда мы вошли и сели за стол рядом с грязным и жирным окном. Они представляли собой беспутную массу, мужчины с небритыми щеками и хитрыми глазами, одетые в грязные комбинезоны и фланелевые рубашки. Мы не обратили на них никакого внимания, но мне показалось, что мы стали более привлекательным объектом внимания или негодования, чем должны были, даже принимая во внимание понятие «городской незнакомец», которое возникло в уединенных, разлагающихся болотах, таких как Дарнам-Бич.

Жующая официантка наклонилась над прилавком и сказала что-то одному из местных жителей. Я не смог разобрать ее слов, что-то о «старой усадьбе Стокели» и «Поле Хаббла», а тот пробурчал в ответ что-то похожее на «проклятая дерзость, прийти сюда».

— Мерзавцы, пусть возвращаются туда, откуда пришли, — пробормотал другой. Третий лишь угрюмо кивнул в ответ.

— Теперь все начнется снова, держу пари! — прорычал он.

На нас обратилось еще больше неодобрительных, даже скорее угрожающих, взглядов. Брайан тоже это заметил.

— Мы, кажется, явно непопулярны здесь, Уин, — заметил он. Я быстро кивнул.