Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения. Книга 2 - [2]

Через некоторое время на сцену вышла сама группа, и Эрика исполнила несколько громких, но легко забывающихся номеров. В том году в моде был эйсид-рок, и если бы вы разбирались в этом стиле, то могли бы сказать, у кого «Электрический Комод» крал ноты для своих произведений. Освещение в «Сгустке» тогда управлялось специалистами, и Пит сам включал стробоскопы, от которых было мало толку.

После выступления он привёл Эрику в бар и в своем бормочущем стиле представил её гостям. Так как у меня была полноценная работа и я мог позволить себе тратить деньги, то Пит старался быть вежливым со мной, в отличие от других клиентов.

Я купил Эрике пиво и сделал ей несколько традиционных комплиментов. Она ответила: «Мы пишем теперь довольно приятную музыку, но Томми — это наш ведущий гитарист — просто нанял нового аранжировщика. Он обрабатывает некоторые новые фантастические композиции — в них намного больше электронных эффектов. Подождите, и вы услышите их».

Я составил мнение об Эрике Цанн. Типичное расшитое блёстками платье, хорошая фигура, но слишком худая. Широкий лоб подчеркнут густым пепельным цветом её причёски. Большие тёмно-фиолетовые глаза являлись её единственной претензией на красоту; Эрика признала, что цвет глаз связывает её с клубом. Крошечный заострённый подбородок; рот казался слишком маленьким для голоса, который выходил из него. Определенно нервная, возможно страдает конвульсиями, как и многие другие исполнители на сцене.

Чтобы завязать разговор, я заметил: «Пит говорит, что вы немка». Она механически рассмеялась: «Не совсем. Я родилась в Европе сразу после войны. Мои родственники были беженцами и добрались до Штатов несколько лет спустя. Я даже не помню этого».

— Музыканты? — спросил я.

— Мой отец уже умер, но он был скрипачом. Скрипачом был и мой дедушка, но он давно пропал без вести. Забавно, — ответила Эрика.

— Что? — удивился я.

— Дедушка Эрих Цанн оставил свою семью в 1920-х годах и поселился в Париже. Он играл в оркестре, хотя папа сказал, что раньше дед был хорошим скрипачом. Он был немым — не глухим, конечно, но он не мог выговорить ни слова. Здесь меня называют куклой, но мне нравится жить так, чтобы сносило башку.

Мы ещё много о чем с ней говорили, я уж и не помню всего, но в эту худую, встревоженную блондинку я тем не менее не влюбился с первого взгляда.

На самом деле, я не возвращался в «Сгусток» в течение недели или двух после этого, а зашел в следующий раз только ради любопытства — хотел услышать новые песни и звуки.

Всё там было уже по-другому. Пит завлёк большое количество посетителей в свой клуб, и его беззубая улыбка стала более широкой чем раньше, когда он смотрел на толпу фанатов под тусклым светом потолочных огней. Он считал доходы и расходы от посетителей, и думал о том, как выйти сухим из воды. Постеры Эрики были развешаны повсюду. Когда вы проходили через облака тумана от марихуаны, ваши глаза становились умнее, а тягучие завитки дыма были достаточно массивны, чтобы сделать помещение ещё более темным. Пит Муцио, должно быть, тратил часть своей прибыли на подкуп местной полиции, так как его клуб никогда не разорялся.

Он также использовал свои деньги, чтобы нанять хорошего осветителя и заменить дуэт гитаристов на виртуоза игры на органе Хаммонда. Сейчас они совместили фуги Баха с джазовыми перкуссиями. О таком не мечтали даже Дисней и Стоковский.

Если всё это казалось вам диким, то вам оставалось только ждать главного события. «Электрический Комод» определенно нашел нового аранжировщика, хотя никто так и не выяснил как того звали. (Однажды долговязый ведущий гитарист, которого все просто звали Томми, разоткровенничался. Он утверждал, что их композитор был «темнокожим мужчиной — не негром, просто темнокожим». Интересно, что он имел ввиду?)

Первое впечатление об их новом звучании — оно было таким громким, что если вам уже вынесло мозг из головы, то музыка «Комода» могла вдуть его обратно. Во-вторых, музыка была электронной. Было полдюжины новых инструментов для поддержки партий гитары, саксофона, трубы и барабанов. Но таких инструментов никто раньше не видел и не слышал. Они могли существовать разве что в лаборатории доктора Франкенштейна на Ночном Шоу.

В-третьих, была Эрика. Была ли она такой всегда, или обзавелась какими-то хитрыми приспособлениями, но не было слов, чтобы выразить её способность к завываниям. В кульминационных моментах тех длинных композиций, которые истощали ее, вызывая содрогание, она безмолвно поднималась в воздух, подобно Име Сумак, странной перуанской певице, выступавшей не так давно.

Общий эффект, не только — и не столько — от рока, был, в любом случае, изнуряющим. У некоторых постоянных клиентов были настоящие конвульсии, но они продолжали ходить на эти концерты. Полагаю, что им нравилось превращаться в эпилептиков.

Время от времени что-то похожее на стереоэффект звучало за кулисами. Всенаправленное рычание с широким диапазоном, которое росло и росло, как будто растягивалось вдоль клавиатуры органа в кафедральном соборе. Никто не мог понять, что это было. Но все были уверены в одном — такой звук не мог издавать старый орган Хаммонда, стоящий на сцене. В эти моменты цветные огни в зале начинали скользить по воздуху, как отблески из глубин ада. И Эрика превзошла сама себя, чтобы возвыситься над шумом. Я мог почти поклясться, что смесь страха и ликования на её лице были настоящими.