«Всех убиенных помяни, Россия…» - [55]
— Здравствуйте, отец. Можно скит ваш посмотреть?
— А чего нельзя? Вестимо можно. Садись, православный.
Уплывает рыболов в сером, рыжий кот, отлогие стены монастырского берега. Все ярче отблеск зари на маковке Никольского храма.
Некогда на северном берегу Крестовского острова стояла высокая часовня-маяк. В бурные ночи Ладога славится штормами — в окнах часовни пылали синие, красные и зеленые огни. Теперь вместо часовни — небольшой каменный храм. Далеко-далеко видны его снежнобелые стены и золотой шар купола.
Гремит в руках инока старинный ключ, с легким скрипом открываются тяжелые двери. Сразу же бросается в глаза великолепный резной иконостас. Каждая деталь, каждый цветок, крестик, звезда выточены умелыми, усердными руками.
— Кипарис все? Работы братии?
— Потрудились на Господа валаамские отцы, — отвечает старик и осторожно открывает дверцы шкафа-раки у левого придела. — А вот Святитель Николай.
Тонкой работы статуя Николая Чудотворца — тоже из дерева выточена. В руках его меч и череп. На голове — икона, на ногах — странные туфли в цветах. Изображение украшено золотом и синью.
Странно видеть католическую статую в православном храме…
— Откуда у вас статуя эта?
— Это не статуя, — сурово перебивает меня инок. — Это Николай-Святитель.
— Монастырской работы? — спрашиваю я, чувствуя, что еще одну оплошность сделал.
— Никакой не работы. А приплыл к нам в полночь Святитель. Буря была агромадная. А вышел Святитель на берег — сразу тебе всякая волна спала…
Поставив у лика Богоматери монастырскую свечу воску ярого, иду по крутой тропинке к северному берегу островка. Костлявым чудовищем поднимается к небу высокая лесенка-маяк. Взбираясь по шатким ступенькам, чувствую легкое дрожание хрупкого деревянного скелета. Соленый ветер резко бьет в лицо. Гортанно кричат чайки.
Куда ни глянь — бескрайнее зеркало Ладоги. Чуть видны массивные скалы Сердоболя. Золотая дорога вьется внизу широким змием адовым…
Скит во имя Всех Святых.
Идти к нему надо тихим монастырским бором, редкими полянами с густой листвой, совсем изумрудной травой, тропинками, сдавленным гранитом.
Далеко справа остаются и «Московский мост», и во время оно богатая молочная ферма (чахнет тысячелетний монастырь — и писать об этом не хочется…), и неимоверным трудом прорытые в скалах ручьи и проливы с выжженной вязью: «Проведена сия Канава 1859».
Тишина над скитом необычайная. Шли мы шумной толпой. Длинной лентой растянулись по бору, перекликались громкими — мирскими — голосами. А вышли на опушку — невольно все смолкло.
Сквозь зеленую сетку берез, сосен, пихт и серебристых елей падало солнце румяным заревом. Пели птицы. Пьянил аромат хвои и каких-то белых, мохнатых цветов.
Никто нас не встретил. В зеленой пене ветвей молчаливо стоял Всехсвятский скит — маленький, забытый монастырек. Старинные башенки по углам. Белая ограда. За ней — семья яблонь, тоже древних. Справа два пруда, тиной поросших. И только когда вошли мы в белые ворота, вышел из кельи сморщенный, высохший, черный старичок. Снял скуфью и сказал дрожащим голосом:
— Женщинам сюда нельзя. Женщины, уйдите. Прошу вас.
Потом только узнал, что издавна славится скит во имя Всех Святых аскетической жизнью. Насельники его постятся круглый год. Даже рыбы и даже на Пасху здесь не едят. И постное масло только три раза в неделю. Молодым послушникам советуют старцы и чаю с сахаром не вкушать.
Сконфуженные дамы наши ушли на опушку. Мужчин старик повел по белым, строгим, пустынным кельям (жило здесь до 20 иноков), в церкви повел — во имя Всех Святых и во имя Сил Бесплотных. Показал прекрасные образа, дорические, с золотом, колонны из черного гранита, резные иконостасы из ореха. Всюду та же ласковая тишина, на всем та же пестрая игра летнего солнца.
Надгробную плиту «прозорливого старца иеросхимонаха Антипы» показал. Еще при жизни погребал себя отец Антипа: спать ложился каждый вечер в вырытую у церкви могилу, крышей гроба покрывался…
Рассказывал черный, сморщенный монах, плача, о том, что «раздели» его, старостильника, — сняли монашеский клобук, сослали, как и других старостильников, из монастыря в дальний скит, осенью судить будут, как и судили уже многих…
Стоит ли писать об этом? Писать о том, что слишком крутым отрывом от исконного, привычного создается и усиливается рознь, раскол, взаимное озлобление? И получше нас были витии…
Провел нас черный старик к Иерусалимскому скиту, опять снял мятую скуфейку и сказал:
— Ну, помоги вам Господи. Долго вспоминать буду. Редко нонче родного человечка увидишь. Когда-когда словом с кем перебросишься. Забыты мы нонче…
Храм Иерусалимского скита — точная копия храма Гроба Господня. Переносишься мыслью в далекую Палестину, в святую тень ливанских кедров…
Под стеклом, матово мерцающим огнями цветных лампад, неяркими бликами свечей, терновый венец, давно уже из Иерусалима привезенный на Валаам. С престолом, на котором покоится венец, связана легенда о чуде.
Совершается оно в древнем Иерусалиме, в ночь Воскресения Христова. В миниатюрный алтарь — из камней Гроба Господня — входит близко к полуночи патриарх, тщательно обыскиваемый турками (так рассказывают богомольцы), покрывает терновый венец ватой, смоченной благовонным маслом. Несколько минут длится тишина. В алтаре совершенно темно. И вдруг ярким пламенем вспыхивает вата. Искры растекаются по камню. И чудесный огонь этот падает на свечи и лампады, заливая весь храм неожиданным сиянием…
«Хорошо, Господи, что у всех есть свой язык, свой тихий баюкающий говор. И у камня есть, и у дерева, и у вон той былинки, что бесстрашно колышется над обрывом, над белыми кудрями волн. Даже пыль, золотым облаком встающая на детской площадке, у каменных столбиков ворот, говорит чуть слышно горячими, колющими губами. Надо только прислушаться, понять. Если к камню у купальни – толстущий такой камень, черный в жилках серых… – прилечь чутким ухом и погладить его по столетним морщинам, он сейчас же заурчит, закашляет пылью из глубоких трещин – спать мешают, вот публика ей-Богу!..».
«…Валаам – один из немногих уцелевших в смуте православных монастырей. Заброшенный в вековую глушь Финляндии, он оказался в стороне от большой дороги коммунистического Соловья-Разбойника. И глядишь на него с опаской: не призрак ли? И любишь его, как последний оплот некогда славных воинов молитвы и отречения…».
Имя Ивана Савина пользовалось огромной популярностью среди русских эмигрантов, покинувших Россию после революции и Гражданской войны. С потрясающей силой этот поэт и журналист, испытавший все ужасы братоубийственной бойни и умерший совсем молодым в Хельсинки, сумел передать трагедию своего поколения. Его очень ценили Бунин и Куприн, его стихи тысячи людей переписывали от руки. Материалы для книги были собраны во многих библиотеках и архивах России и Финляндии. Книга Ивана Савина будет интересна всем, кому дорога наша история и настоящая, пронзительная поэзия.Это, неполная, к сожалению, электронная версия книги Ивана Савина "Всех убиенных помяни, Россия..." (М.:Грифон, 2007)
В 2008 году настали две скорбные даты в истории России — 90 лет назад началась Гражданская война и была зверски расстреляна Царская семья. Почти целый век минул с той кровавой эпохи, когда российский народ был подвергнут самоистреблению в братоубийственной бойне. Но до сих пор не утихли в наших сердцах те давние страсти и волнения…Нам хорошо известны имена и творчество поэтов Серебряного века. В литературоведении этот период русской поэзии исследован, казалось бы, более чем широко и глубоко. Однако в тот Серебряный век до недавнего времени по идеологическим и иным малопонятным причинам не включались поэты, связавшие свою судьбу с Белой гвардией.
«…Угол у синей, похожей на фантастический цветок лампады, отбит. По краям зазубренного стекла густой лентой течет свет – желтый, в синих бликах. Дрожащий язычок огня, тоненький такой, лижет пыльный угол комнаты, смуглой ртутью переливается в блестящей чашечке кровати, неяркой полосой бежит по столу.Мне нестерпимо, до боли захотелось написать вам, далекий, хороший мой друг. Ведь всегда, в эту странную, немножко грустную ночь, мы были вместе. Будем ли, милый?..».
«Хорошо на скитах! Величественная дикость природы, отдаленный гул Ладоги, невозмутимое спокойствие огромных сосен, скалы, скалы, скалы… Далеко монастырь. Близко небо. Легко дышится здесь, и молиться легко… Много, очень много на Валааме пустынь и скитов, близких и далеких, древних и новопоставленных…».
Анархизм, шантаж, шум, терроризм, революция - вся действительно актуальная тематика прямого политического действия разобрана в книге Алексея Цветкова вполне складно. Нет, правда, выборов и референдумов. Но этих привидений не встретишь на пути партизана. Зато другие духи - Бакунин, Махно, Маркузе, Прудон, Штирнер - выписаны вполне рельефно. Политология Цветкова - практическая. Набор его идей нельзя судить со стороны. Ими можно вооружиться - или же им противостоять.
Николай Афанасьевич Сотников (1900–1978) прожил большую и творчески насыщенную жизнь. Издательский редактор, газетный журналист, редактор и киносценарист киностудии «Леннаучфильм», ответственный секретарь Совета по драматургии Союза писателей России – все эти должности обогатили творческий опыт писателя, расширили диапазон его творческих интересов. В жизни ему посчастливилось знать выдающихся деятелей литературы, искусства и науки, поведать о них современным читателям и зрителям.Данный мемориальный сборник представляет из себя как бы книги в одной книге: это документальные повествования о знаменитом французском шансонье Пьере Дегейтере, о династии дрессировщиков Дуровых, о выдающемся учёном Н.
Животворящей святыней назвал А.С. Пушкин два чувства, столь близкие русскому человеку – «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам». Отсутствие этих чувств, пренебрежение ими лишает человека самостояния и самосознания. И чтобы не делал он в этом бренном мире, какие бы усилия не прилагал к достижению поставленных целей – без этой любви к истокам своим, все превращается в сизифов труд, является суетой сует, становится, как ни страшно, алтарем без божества.Очерками из современной жизни страны, людей, рассказами о былом – эти мысли пытается своеобразно донести до читателей автор данной книги.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Уильям Берроуз — каким он был и каким себя видел. Король и классик англоязычной альтернативной прозы — о себе, своем творчестве и своей жизни. Что вдохновляло его? Секс, политика, вечная «тень смерти», нависшая над каждым из нас? Или… что-то еще? Какие «мифы о Берроузе» правдивы, какие есть выдумка журналистов, а какие создатель сюрреалистической мифологии XX века сложил о себе сам? И… зачем? Перед вами — книга, в которой на эти и многие другие вопросы отвечает сам Уильям Берроуз — человек, который был способен рассказать о себе много большее, чем его кто-нибудь смел спросить.