Всего один день - [98]

Она краснеет.

— У него рабочий день закончился, так что когда ты уедешь, он отвезет меня на велике к тому своему другу, который научит меня чинить ботинки. — Мне кажется, у нее от этой улыбки сейчас лицо расколется. — Еще он настаивает, чтобы завтра я пошла с ним на футбол, «Аякс» играет, — Рен задумывается. — Этого у меня в списке не было, но кто знает.

— Это точно. Ладно, я скоро пойду. Чтобы и ты успела, гм, ботинки залатать.

— Но твой самолет же еще совсем нескоро.

— Ничего страшного. Я хочу без спешки, к тому же я слышала, что аэропорт просто классный.

Я укладываю в рюкзак остальные вещи, и мы с Рен спускаемся. Уинстон объясняет мне, как добраться до вокзала.

— Тебя точно не надо проводить на вокзал или в аэропорт? — спрашивает Рен.

Я качаю головой. Я хочу посмотреть, как она уедет на розовом велосипеде — как будто мы с ней завтра снова увидимся. Она крепко меня обнимает и три раза целует — как голландка.

— Tot ziens[91], — говорит она. — На голландском это значит «до встречи», мы же не навсегда прощаемся. — Я стараюсь проглотить вставший в горле комок. Уинстон садится на большой черный велик, а Рен — на маленький розовый, и они уезжают.

Я надеваю рюкзак и иду к вокзалу, тут недалеко. Поезда до Схипхола, аропорта, ходят примерно раз в пятнадцать минут, я покупаю билет и стаканчик чая и сажусь под шелестящее табло позавтракать. Увидев, что в пакете, я невольно смеюсь. Уинстон сделал мне хахелслах. Мы о нем столько говорили, но я этой вкуснятины так и не попробовала.

Я кусаю. Хахелслах хрустит, теплый хлеб с маслом тают на языке. И во рту у меня остается его вкус.

И я сразу же окончательно понимаю, в каком смысле время жидкое: передо мной вдруг протекает весь прошедший год, то сжимаясь, то расширяясь, и получается, что я одновременно нахожусь и в Амстердаме, ем хахелслах, и в то же время я в Париже, и его рука лежит у меня на бедре, и в то же время я в том первом поезде, который везет меня в Лондон, и я смотрю, как мелькают за окном сельские пейзажи, и в то же время я стою в очереди и жду «Гамлета». Я вижу Уиллема. У бассейна канала, когда он поймал мой взгляд. В поезде — джинсы еще без пятна, я сама еще без пятна. На поезде до Парижа, тысячи тонов его смеха.

Табло шелестит, я поднимаю на него взгляд и при этом представляю себе другое время. Такой вариант развития событий, в котором Уиллем останавливается, пока выигрывает. В котором он не делает комментариев по поводу моего завтрака. В котором по прибытии в Лондон он просто прощается, а не зовет меня в Париж. Или такой, где он вообще не разговаривает со мной в Стратфорде-на-Эйвоне.

И в этот момент до меня доходит, что на мне все же осталось пятно. Влюблена ли я в него до сих пор, был ли он влюблен в меня вообще, в кого бы он ни был влюблен сейчас — Уиллем изменил мою жизнь. Он научил меня, что можно потеряться, а я сама научилась, как найтись.

Может быть, «случайности» все-таки неверное слово. Правильно будет назвать это чудом.

Хотя, может, это и не чудо. А просто жизнь. Когда ты ей открываешься. Когда вступаешь на незнакомую дорогу. Когда говоришь «да».

Неужели можно, пройдя такой путь, не сказать ему — тому, кто поймет это, как никто другой, что, дав мне тот флаер, спровоцировав меня сбежать с «Гамлета», он помог мне понять, что важно не быть или не быть, а как быть?

Неужели можно пройти такой путь и под конец струсить?

— Извините, — я обращаюсь к женщине в платье в горошек и в ковбойских сапогах. — В Амстердаме есть улица, название которой звучит как «ремень»?

— Сентюурбан, — отвечает она. — Трамвай номер двадцать пять. Остановка прямо у вокзала.

Я выбегаю на улицу, запрыгиваю в трамвай, спрашиваю у водителя, на какой остановке выйти, чтобы попасть на Сентюурбан, сто восемьдесят девять.

— У Сарпатипарка, — отвечает он. — Я покажу.

Через двадцать минут я выхожу возле этого парка. Во дворе находится маленькая площадка с большой песочницей, я сажусь под деревом — набраться смелости. Пара детей заканчивает строительство сложного замка из песка, он около метра в высоту, с башенками, турелями и рвами.

Я встаю и направляюсь к дому. Я даже не уверена, что он тут живет, разве что ощущение, что я на правильном пути, стало сильным, как никогда. Я вижу три звонка. Я нажимаю на нижнюю кнопку. Домофон пищит женским голосом.

— Здравствуйте, — говорю я. Но добавить ничего не успеваю, дверь открывается.

Я захожу в темный пахнущий плесенью коридор. Раскрывается дверь, сердце останавливается, но это не он. Какая-то пожилая женщина, у ног которой тявкает собачка.

— Уиллем? — спрашиваю я. Она показывает большим пальцем наверх и закрывает дверь.

По крутой лестнице я поднимаюсь на второй этаж. В доме еще две квартиры, так что он либо тут, либо выше. Я ненадолго останавливаюсь у двери, прислушиваясь к звукам за дверью. Там тихо, только еле слышно звучит музыка. Но сердце бьется быстро и сильно, пингуя, как радар: да, да, да.

Слегка дрожащей рукой я стучу, сначала едва слышно, как будто по пустому бревну. Потом сжимаю кулак покрепче и стучу снова. И слышу его шаги. Вспоминаю шрам на ноге. На левой или на правой? Шаги приближаются. Ритм моего сердца ускоряется, стуча вдвое быстрее его ног.