Всего лишь женщина. Человек, которого выслеживают - [33]

Вот ведь какое странное совпадение! Под конец оно стало настолько навязчивым, что мне уже приходилось бороться с ним, воскрешая в своей памяти другие воспоминания, возможно, внешне и не слишком отличающиеся от его историй, однако насыщенные таким нервным возбуждением и безутешной печалью, которые делали сходство невозможным. Я не собирался хвастаться ими. Да мой отец и не понял бы их. Разве он понял бы мою привязанность к Мариэтте и особенно необычность чувств, которые так глубоко проникли в меня, что не позволяли быть неверным моей любовнице! Он бы высмеял меня. В его время кутили, развлекались с девушками, совершали ужасные глупости… Все так! Но тогда не было таких мрачных и усложненных удовольствий. Вместо того чтобы страдать из-за одной женщины, наслаждались всеми женщинами. Мой отец этого не скрывал. Он вспоминал их с восторгом, переходя от брюнетки к блондинке, к рыжей, подробно описывал их… Ну и коллекция! Сколько же он перебрал этих шлюх! И не только в какой-нибудь провинциальной дыре, но и в Париже (он еще произносил «Пантрюш»), но и в Бордо, в Лионе, Тулузе, во всех уголках Франции, которые он «посещал» тогда в течение девяти лет, работая в одной фирме, занимавшейся производством вин и спиртных напитков. Он был в то время горяч в любви, да еще и сейчас, да-да… Он готов был держать пари. Что-что, а к этому он всегда готов… Тем более что, чувствуя набитый бумажник, он проявлял себя очень великодушно… по отношению к миниатюрной официантке из ресторана.

Весь день таскаясь со своим отцом по самым разнообразным заведениям городка, я опустошил невероятное количество рюмок и пивных кружек, даже не отдавая себе в этом отчета — настолько чертов гуляка, каким он и остался, побуждал меня пить с ним. Как я ни упирался, нам приходилось чокаться за эту памятную встречу, за его любовные истории и за мои тоже, за нашу независимость. Тем временем я уже изрядно опьянел и замечал это при каждом новом переходе из кафе в кафе: чтобы добраться под дождем от одного заведения до другого, мне требовалось сконцентрировать все свое внимание, дабы не натыкаться на людей и не забредать в грязные потоки и лужи.

Что же касается моего отца, то он еще держался. Он гордо нес мимо всех лавочек и магазинов, мимо торговцев и витрин написанные у него на лице радость и удовлетворение. Еще бы! Ведь рядом с ним шел его сын. Можно было, конечно, обернуться нам вслед и посетовать… Скоро всем предстояло увидеть нечто другое…

«Погодите! — вертелось у меня в голове. — Погодите же! Вот сейчас Мариэтта закончит упаковывать чемоданы и присоединится к нам… Вот тогда вы посмотрите, что это будет».

XXVI

Эта достойная сожаления история несла в себе развязку, и ее не пришлось долго ждать, так как стоило моему отцу увидеть Мариэтту, как он тут же вызвался нас сопровождать и больше не покидал нас. В тот же вечер он купил три билета до Тулузы, и мы все втроем остановились в довольно обшарпанной гостинице в центре города, где он записал нас под чужими именами.

Ну, разумеется, я звал его Максимом и перешел с ним на «ты». Для меня он не был отцом. Он был занятным компаньоном, весельчаком, добрым и остроумным… Он провез нас по городу на машине, сводил в кафешантан, в ресторан, в церковь, в театр, в музей и всякий раз платил за нас. Мариэтта этому не противилась. Что же касается меня, то, не имея никаких денег, я находил естественным, чтобы этот человек, коль скоро он был моим отцом, взял на себя все расходы.

Каким легким и приятным делают человеческое существование деньги! Какая беззаботность! Какая свобода духа! Я замечал это по тому, как Мариэтта приближалась к витринам и изучала радующие глаз чудеса. Вот, в одной из них расположились шляпы. Чуть подальше — ботинки, платья, украшения… Мариэтта не уставала ими любоваться. Она останавливалась перед каждой витриной, и Максим, который знал женщин получше, чем я, предоставлял ей восхищаться в свое удовольствие, а потом дарил ей вовсе не кольца и не ожерелья, которыми она любовалась, а какую-нибудь мелочь или иногда цветы, которые уличная торговка предлагала нам в подходящий момент.

Трудно описать радость Мариэтты. Эти цветы заставляли ее забывать об украшениях; они благоухали, они были восхитительны. Я тоже находил их красивыми. Я был рад за свою любовницу и одновременно горд тем, что ее видят с нами, несущую эти гвоздики или розы, которые делали ее еще желаннее и притягивали к ней взгляды прохожих. Знали ли они, что эта красивая девушка принадлежала мне? Мне бы хотелось, чтобы в этом никто не сомневался. Так как теперь она уже не была тем покорным и грустным созданием, чьему развращению я напрасно способствовал; я смотрел на нее теперь — высокую, в красивой одежде, — в элегантной обуви, в меру накрашенную — совсем другими глазами.

Она еще никогда не выглядела так хорошо, и Максим ей об этом говорил. Он осыпал ее комплиментами, которые делали ее счастливой, и я в конечном счете был рад этому, так как моему отцу удавалось гораздо лучше, чем мне, находить слова, способные польстить самолюбию моей любовницы, и я думал, что Мариэтта не могла не быть мне за это благодарна.