Всего лишь несколько лет… - [19]
Что же делать теперь?
Все утро Андрей помогал укладываться своим и соседям. Теперь, видимо, хотел остаться один. Но Маша не могла уйти. Она знала, что Ольшанские уезжают завтра утром.
— А вы? — спросил он. — Или вы остаетесь?
— Уезжаем в Свердловскую область, — деревянно выговорила она.
— А мы в Новосибирск.
Она знала. И Ребровы едут туда.
— А ты помнишь, как меня зовут? — вдруг спросила она.
— Конечно, помню. Маша. Мария.
«Вот и сказать, — думала она. — Когда же еще?»
— Какое высокое небо! Никогда не видал его таким.
— Это — в последний раз, — сказала она тихо.
Он молчал. Может быть, не расслышал.
— Если бы ты дал мне свою фотографию, — начала она дрожа, — я была бы тебе очень благодарна.
Она точно бросилась вниз с обрыва.
Он посмотрел удивленно. Но расстегнул верхний карман куртки.
— Как раз вчера снимался для удостоверения. Посмотри: такая тебя устраивает?
Она взяла карточку обеими руками.
— А у тебя нет фото?
Она никак не ожидала, что он спросит ее об этом.
— Есть, но такое ужасное, что лучше не надо.
Дома у нее было изображение девочки-Щелкунчика с безумными, выпученными глазами. Фотограф предложил ей узнать карточку среди других. Сам-то он не узнал бы.
— Я всегда плохо выхожу.
— Это ничего, — сказал Андрей, — главное — память.
Но она не могла оставить такую дурную память.
— Солнце село, — сказал Андрей, — пора.
Маша поглядела на красную полосу заката.
— Завтра рано вставать, а днем нас уже не будет. Ну, давай руку!
Он пожал ей руку так крепко, что казалось, след от этого пожатия останется до конца войны.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Ты каждый день, ложась в постель,
Смотри во тьму окна
И помни, что метет метель
И что идет война.
С. Маршак
Глава первая
ТРЕВОЖНЫЕ БУДНИ
Десять дней в теплушках устанавливался дорожный, полный лишения быт.
На каждой полке помещались по две семьи и никак не могли разместиться. Грудные дети все время кричали, но не тем здоровым, хотя и пронзительным криком, к которому можно привыкнуть: они надрывались так, словно знали, что происходит в мире. А может быть, заболели в пути.
Детей постарше занимала поездка и перемены. Но и они чуяли неладное. И когда одна из матерей с наигранной бодростью запела известную по мирным временам песенку:
ее пятилетняя дочь посмотрела на нее с укоризной и заплакала.
Хуже всего были стоянки у поля, часто ночью и неизвестно, надолго ли. Ступенек в вагонах не было: прыгали прямо на землю. И только разомнешь ноги, поезд трогается неожиданно, без гудка.
Навстречу шли эшелоны с бойцами. Они пели: «Вы о нас, девчата, не грустите».
— Господи! — шептала Варя. — Куда мы едем? Не в ту сторону мы едем!
На десятые сутки, после ночи ожидания в теплушке, прибыли машины и забрали приезжих. Это и был заводской городок Первоуральск.
— Снежковы, Варвара и Мария! — крикнул бригадир, уполномоченный по эвакуации. — Выходите!
Катя метнулась к нему:
— А я?
— А вы — дальше.
Произошла какая-то путаница. Катю почему-то направляли в Свердловск.
— Ишь какая! — сказал кто-то с завистью.
Катя рвалась вперед, просила ее высадить, но бригадир был неумолим: «Проститься можете, но сейчас же назад».
Соседка по вагону уговаривала:
— Молчи. Это тебе счастье выпало, дурочка. Как бы он не раздумал. Таких, как мы, туда не везут. Там спасешься. Осмотришься и, глядь, заберешь своих.
Но Катя молила: «Это дочка моя…» В конце концов бригадир позволил проводить родственниц до места: поезд еще часа дна простоит.
Их повезли на окраину и остановились перед белым домиком.
— Малявины! Принимайте гостей! — крикнул шофер.
Семья сидела за столом: уходил на фронт младший сын, Петруша. Парни и девчата собрались его проводить.
Отец угощал. Петруша, высокий, складный, рассказывал, как его встретили в военкомате.
— Старшина поглядел и спрашивает: «Ну, как ты: водку пьешь?» — «Пью». — «Вот и молодец!»
Девушки визгливо засмеялись. Если бы не мать, стоявшая у дверей, можно было подумать, что здесь справляют день рождения.
Она уже выплакала все слезы, и глаза у нее тревожно блестели, как у человека, который давно не спал. Один только раз отвела она их от сына, когда обернулась к вошедшим. Шофер вышел. Мать коротко кивнула и тут же, указав на Петю, проговорила с бесконечным недоумением:
— Вот… вспоила, вскормила…
В полдень под звуки песен и гармоники все ушли вместе с новобранцем. Девушки повисли у него на руках. Мать шла сзади.
В Первоуральске был только заводской автобус со своим кондуктором. Варю временно устроили на заводе табельщицей. Маша оставалась дома одна. Ей казалось, она попала на край света. Природа была не по-северному яркая, и солнце весь день светило, а в ближайшем лесу было множество грибов — большое подспорье на зиму, но Маша не могла привыкнуть к новой жизни и все ждала, когда можно будет переехать к матери.
Школа была далеко, занятия еще не начинались.
По утрам у Малявиных все вместе слушали сводку по радио. Варя плакала, потом, высморкавшись, говорила: «На весь день горя хватит!»
По субботам к вечеру приезжала Катя — до понедельника. В Свердловске сначала не знали, куда ее деть, потом направили в швейную мастерскую, где изготовляли военные гимнастерки и шинели. И теперь она жила в общежитии, как тринадцать лет назад.
