«Всегда же со мною твой образ...» - [8]

Вчера днем твое письмо из Минска от 2.10., а вечером, перед сном уже, из Москвы — от 9.10. С ними ночь радости и тревоги. Радостно вздохнулось мне с работой твоей и с паспортом. Это даст возможность тебе немного успокоить­ся, об отдыхе молчу, хоть и знаю, как он нужен тебе. Мучительно думать, что столько времени ты тащила на иждивении характерную особь, забывая себя, в мучительных поисках работы. Хорошо бы добиться приема перевода, я тогда бы был немного успокоен тем, что ты можешь отдохнуть.

Как я хочу тебя видеть! Века как будто встали между нами. И зову тебя каждым движением, каждой мыслью. И в зове все яснее и мощнее забывае­тся синева, брызжет из глаз сила и бодрость, ярче всплывают огни над го­родом.

Но я хочу видеть тебя не день и не час, ведь переезд покупается такой доро­гой ценой, как твое здоровье!.. А переброски можно ждать каждый день. Тем более новым кадрам. Хоть бы комнатою встретить тебя. Но не нашел я ее ни на улицах Гоголя, Пушкина, Горького, Тургенева, ни даже... на Есенина, Державина, Ермака. Надо иметь знакомства и прочее и прочее...

Вот почему тебе лучше ждать весны, а там начинать привыкать к кочевой жизни. Много мы будем ездить с тобой, раз уже с места сдвинулись, и по теплу, и по холоду, по всей необъятной нашей стране. Хорошо, что побывала в дни Октября в Москве. Обидно только, что так много было в эти дни тебе тяжелого, чужого.

Славные дни были, когда мы проезжали столицу. Большой радостью дышало громадное сердце Союза, подъемом, напряженной работой. И думалось, глядя из окошка, об этой прекрасной стране, хотелось скорее получить возможность вме­сте с нею петь, строить. Республика поверит мне, вернет в ряды своих сыновей. Без этого нет жизни, нет ее полноты.

Много замыслов у меня. Пока разрабатываю детали поэмы, думаю. Слов пока для нее нет. Какое-то особенно свежее слово нужно, а по утрам я работаю и писать не могу — утром время моих писаний обычно.

Дорогая, ты думаешь, что я мерзну в ботиночках. В них еще нет возможности мерзнуть по той простой причине, что я их выбросил и теперь хожу в не шибко при­ятных, но настолько больших, чтоб не зябнуть. Однако зима берет свои права — и против куртки, и бурок (какой добрый или злой гений вдохновил тебя на покупку их) я не протестую, особенно если приложишь к ним бритву, кисть и самый деше­вый вид зимней шапки — армейский шлем (видел в «Динамо»). Попробуй выслать это спешною, ценной, на «до востребования», Центральная почта. Страхуй на цену приличную и адрес обратный пиши четко на случай возврата (если меня переве­дут) и во избежание пропажи. А пока вышли с письмом пару газет — «Звязда», «ЛіМ». Хочется взглянуть на них. Ну, это, конечно, если сможешь. Не иначе.

Один в большой комнате. И через сумрак окна, через хлопья снега — лицо твое, родное...

Нет разлуки у нас.

Доброй тебе ночи! Покоя.

(Подпись)

Привет всем.

13.11.1933.

Родной мой! Неужели не получил ты до сих пор ни одного моего письма? По-прежнему тревожишься о паспорте, о работе моей... А ведь я столько желала тебе в письмах спокойствия и радости нашей.

Есть у меня и паспорт, есть и работа. Вся эта задержка и с тем, и с другим явилась только следствием недоразумения. Все разрешилось в хорошую для нас с тобой сторону.

Теперь осталось одно — добиться того, чтобы быть вместе. На дорогу нужны деньги. После месяца работы в Беллите они будут у меня, по крайней мере, на билет. Остальное даст энергия и огромное, как бесконечные километры до снегов твоих, мое желание видеть тебя.

Буду видеть. Через месяц плюс дни дороги. Это так далеко и так близко. Ведь там, в Новосибирске, тоже нужна будет моя работа и моя, такая радостная от встречи с самым близким человеком, энергия.

В Минске затянувшаяся осень, грязь и мелкий дождь, а мне на улицах и свет­ло, и тепло от мысли про твой новый снежный город.

Боюсь только — замерзаешь ты там без валенок, без теплой шапки. Выслала тебе 50 руб., чтобы ты приобрел хоть валенки, и боюсь, что ты, упрямый, родной мой, не послушаешь меня и не купишь.

А надо же беречься, сохранить себя для нашего радостного будущего.

Как хорошо, что свободен ты относительно, что работаешь, что дышишь, что живешь, что пишешь мне яркие бодрые письма. Как хорошо. Это все, и как много этого, и в то же время как этого всего мало, потому что мы еще не вместе. Но я день за днем отвоевываю это наше «вместе», буду много работать и буду скоро у тебя.

Успокой меня — купи валенки, боюсь, что отморозишь ноги. Можно ли при­слать посылку?

Не может ли твое учреждение сделать запрос Минскому горсовету о том, имел ли ты право голоса? На руки теперь справок о нелишении права голоса не выдают. Отвечают только на запросы.

Будь здоров! Береги себя!

Приветствуют все. Женя.

16.11.1933.

Родной мой! Слышишь ли ты меня? Неужели еще ни одного моего письма не получил? Тяжело это и обидно. Знаю, что нужно тебе мое слово, моя радость, что скоро увижу тебя, потому что я ликвидирую тут все, не останавливаясь перед самым трудным, чтобы скорее уехать. Там у тебя, с тобой буду работать и радост­но дышать крепким бодрым морозом. Разве я не сильна, потому что есть у меня твое слово, я слышу тебя и увижу.