Всегда солдат - [42]

Лопухов лег на бревна и, подтягиваясь на руках, пополз вверх. У столба он поднялся во весь рост, уперся в его плоский торец ногой, оттолкнулся и пропал.

Настал мой черед. Мне сильно мешала обувь (у меня пропали ботинки, а лагерное начальство выдавало босым деревянные колодки). Колодки скользили по бревнам, и продвигался я очень медленно. Над самым валом едва не свалился: упади в колючий еж из проволоки — и все было бы кончено. Пытаясь удержаться, сделал неловкое движение, и бревна разъехались. Судорожно вцепился в них, стараясь сдвинуть. Сделать это удалось с большим трудом. Еще несколько сантиметров — и спасительный столб забора. Я ухватился за него, сильно, рывком, подтянулся. В тот же момент в отдалении раздались шаги.

Часовые! Медлить нельзя ни секунды. Рискуя сорваться, я быстро поднялся, поставил ногу на верхушку столба, чтобы оттолкнуться, и потерял равновесие. Какое-то мгновение балансировал над проволокой, наконец, сделал неимоверное усилие, оттолкнулся и прыгнул. Упал прямо возле металлического ежа. И тотчас раздалась автоматная очередь. Теперь все решала быстрота. Не раздумывая, я скинул колодки и в одних портянках, обмотанных бумажным шпагатом, бросился в ночь.

В лагере часто забили в металлический рельс. Я бежал, подставляя ветру правое ухо: справа находилось шоссе, где, по уговору, меня ждал Алексей.

Всю ночь мы пробивались сквозь метель. Буран стал затихать лишь на рассвете.

Вышли на околицу села Новая Гребля.

Финиш

Новая Гребля встретила нас тишиной и сугробами.

Мы огляделись. На улице ни одного следа. Не расчищены даже узенькие тропинки, сбегавшие от хат к дороге.

— Идем, — сказал я, — не похоже, чтобы в селе были полицаи.

Однако на всякий случай разошлись в разные стороны. Меня в первую очередь беспокоила обувь, но ни в одной хате ничего не смогли предложить. Женщины совали в руки хлеб, угощали молоком, даже яйцами, но, услышав слова «ботинки, валенки, сапоги», — только сокрушенно вздыхали.

Лопухов задерживался, и я поджидал его у крайней хаты. Холод начал припекать подошвы ног. Я задумался: как быть дальше? На один переход портянок хватит. Но если и в следующем селе не отыщется пара каких-нибудь завалящих ботинок, придется проситься на постой. А задерживаться не хотелось. «Может, в этой халупе попытать счастья?» Я постучал в окошко. За серебряными морозными разводами мелькнуло женское лицо. Женщина помахала рукой, приглашая в дом.

Увидев на моих ногах портянки, хозяйка всплеснула руками.

— Господи помилуй! Звиткиля же ты, мил человек, идешь?

— Из плена, сбежал, — не таясь, ответил я. — Сегодня ночью, из-под Калиновки.

— Да как же ты? Такой буран был… Я уж думала, не выдержит моя хатенка… Садись, милый, к столу. Покормлю, чем богата.

— Есть я не хочу — в других домах накормили, а вот не найдется ли у вас чего-нибудь на ноги?

— Может, от моего Антона что осталось? — в раздумье сказала хозяйка. — Посиди-ка, а я в сараюшке пошукаю.

Хозяйка повязала голову теплым платком, накинула на плечи ватную фуфайку и ушла. Я присел у горячей печки и тотчас задремал.

Разбудил меня Алексей.

— Обувь нашел?

Я отрицательно замотал головой.

— Да-а, — Алексей поскреб в затылке. — А хозяйка где?

— Сейчас придет.

— Я вот что думаю, Серафим, — начал после паузы Лопухов и замялся. — В общем, начистоту. Ты как думаешь двигаться?

— Известно, к Днепру, а затем прямо на восток к Воронежу.

— К фронту, значит? Далеко. Опять, чего доброго, словят. Мне такой путь не с руки. — Лопухов отвел глаза и уставился в окно. — Решил подаваться на север, через Житомирскую область. Сторона лесная, легче прятаться, да и партизан, может, встречу… Я те края хорошо знаю. Давай со мной!

— Нет, — жестко отрезал я.

— Осуждаешь? Думаешь, до дому рвусь?

— Это дело твоей совести…

С первых же слов мне стало ясно, что Лопухов хочет отколоться. Мое присутствие стесняло его, и я догадывался почему. Попав в плен, Алексей где-то на этапе сбежал, но на фронт пробираться не стал, а вошел приймаком в дом вдовы. Вел ли он себя неосторожно или кто-то выдал, только однажды полицаи взяли его прямо с постели, избили и отправили в Конотопский лагерь. Я подозревал, что Алексей не будет добираться до Житомирской области, а отыщет какое-нибудь глухое село и вновь войдет в дом временным мужем.

Не таким человеком был Лопухов, чтобы без особой нужды, как он иногда сам говорил, рисковать собственной шкурой. Алексей не станет предателем, не пойдет в полицаи, но за жизнь будет цепляться всеми дозволенными способами. Его рассуждения несложны и на первый взгляд оправданы. Не его вина, что попал в плен: в бою ранило, а часть отступила. В лагере вел себя не хуже многих. Предоставился случай — бежал. Бежал, рискуя головой. Но, если бы остался в Калиновском лагере, не выжил бы. Это наверняка, и это он знал точно. А побег возвращал к жизни. И хоть шансы были невелики, но еще меньше было их за колючей проволокой…

Все было ясно, и я не стал попусту тратить слова. Давно понял, что Лопухов мне только временный попутчик, но никак не верный друг, на которого можно положиться, как на самого себя.

Разговор наш закончился тягостным молчанием. Прервала его вернувшаяся хозяйка.