Всегда начеку - [8]
А помнишь, друг боевой, как ударили по нашему лихому эскадрону пулеметы с тридцати шагов под Бухарой? Как разбился эскадрон об английские пулеметы системы «Льюис» и знамя наше выпало из рук тяжело раненного, а может и убитого, Елпатьева? Но ты изловчился, на скаку подхватил знамя мировой революции и повернул эскадрон назад. Изрубили мы пулеметчиков, но половина нашего эскадрона осталась лежать мертвей мертвого у стен Бухары.
А недавно нашел я анкету. Написано: фамилия — Усманов; имя — Ерназар; национальность — узбек; год рождения — 1892; образование общее — неграмотный; военное образование — кавалерист; время зачисления в военнообязанные — 1918; профессия до службы — сапожник.
Прочел я анкету и отнес в Совет ветеранов. Теперь она в столе у Сурдушкина Никона, с которым, помнишь, рубили мы басмачей под Сузаком. Никон говорит, что быть этой анкете под стеклом в музее...»
Такое вот письмо начал писать однажды Ерназар. Писал он трудно, перечитывал по нескольку раз написанное и, чем больше перечитывал, тем меньше письмо ему нравилось. Ну при чем тут ахал-текинец, и седло, и анкета, и еще музей? Почему музей?
Усманов считал, что музей — это что-то мертвое, застывшее. Какая-нибудь мамонтова кость, лежащая под пыльным стеклом. А они еще живы. Живет их горячая с Байгали юность. Живы их лучшие годы... Нет, не может быть разговора о музее. И он не стал дописывать письмо. Лежало оно долго в книге «История Казахской ССР», а как-то наткнулся на него Ерназар, запечатал в конверт, на котором был нарисован голубой пароход, и отправил Байгали в Чулак-Курган. А потом, недели через две, сам полетел к другу. Собрался вдруг и полетел.
...Самолет шел на посадку. Низкие домики Чулак-Кургана криво неслись под колеса. Они были желтые, как пустыня, и издали напоминали небольшие холмы. Самолет сел, на мгновение исчезнув в туче песка. Летчик вышел из кабины, открыл дверцу и приставил железную лестницу. Усманов первым ступил на песок, посмотрел вокруг и зажмурился. Ослепительное солнце заливало землю. Ветер гнал ручьи живого песка, и скрюченные ветки саксаула звенели от песчинок, как струны.
Ерназар постоял немного у самолета, из которого выгружали почту, железные коробки с кинолентами и какие-то бочонки, а потом пошел к поселку. Он шел; к пыльному мареву, висевшему над Чулак-Курганом, сначала медленно, но чем ближе подходил, тем все больше почему-то волновался и прибавлял шаг; и лицо его светлело. Усманов быстро нашел дом, где жил Байгали, постучал в дверь с железным кольцом. Никто не открывал.
— Эй, Байгали, — крикнул Ерназар. — Разве так принимают гостя?
За дувалом лениво и хрипло забрехала собака.
3
...На кладбище он пошел один. Сын Байгали хотел проводить его, но Ерназар отказался.
— Я пойду один, — сказал Усманов. — А ты добудь хороших коней и готовься в дорогу. Вместе поедем.
— Хорошо, Ерназар-ага, — сказал Нариман. — Я достану коней и все подготовлю.
Кладбище желтело недалеко от поселка. Оно было пустое и неуютное. Глиняные мазары стояли одиноко. Каждый сам по себе. Люди высыхали в этой глине, сами превращались в глину или в песок. Над многими мазарами тускло блестели жестяные полумесяцы.
Усманов сидел у края потрескавшейся земли, где лежал его друг. На земле, в тени обелиска со звездой, успело вырасти несколько былинок — черных и жестких. Обычный мир был перед глазами. Солнце. Песок. Глина. Ящерицы, прижавшиеся гибкими телами к стенам осыпающихся мазаров. Обычный мир.
...Они выехали верхом. Выехали рано, как только побледнели звезды. Кони неслышно шли по песку. Иногда, когда попадался такыр, глина звенела под копытами, и лошади немного пугались этого звона. Усманов и Нариман сначала ехали в сторону Сузака, а потом свернули вправо и долго ехали на восток. Под вечер они были на месте.
— Вот здесь, — сказал Усманов.
— Да, — сказал Нариман. — Отец говорил.
У колодца лежало несколько саксаулин, белевших, как кости. Пока Усманов расседлывал коней, Нариман откопал ржавое ведро, утонувшее в песке. Ерназар попоил лошадей, и они, напившись, легли, вытянув морды по земле. Нариман дал им по куску хлеба с солью, но лошади понюхали хлеб, а есть не стали.
— Притомились, — сказал Нариман.
— К утру оживут, — сказал Усманов. — Кони хорошие.
Они разожгли костер, поели вяленого мяса и долго пили зеленый чай. Костер догорал, а они все сидели и разговаривали.
Временами, захваченный нахлынувшими воспоминаниями; Усманов называл собеседника именем его отца — Байгали. Но все, связанное в его памяти с этим колодцем, случилось давным-давно, когда он и его друг были моложе Наримана, которого тогда еще и на свете не было.
4
...Две недели милиционеры Байгали и Усманов ездили по аулам. Две недели искали они пути, по которым идет английское оружие в Муюнкумы. Они много узнали, ночью добрались до Сузака, сняли с себя карабины и уснули как убитые.
— Вставай, ОГПУ! — кричал, всхлипывая, старик, у которого они заночевали. — Проснись, ОГПУ! Люди Бабахана в Сузаке. Учителя зарезали. И меня вместе с вами зарежут, как барана!
— Так, — сказал Байгали. — Не кричи, старик, а то оглохнем. Ты задержи их, Ерназар, у колодца. А я в отряд домчусь. Продержись до утра. А там всех возьмем.
