Всегда на переднем крае - [19]

— Здорово я ему врезал, ни одна больница не примет. Долго будет помнить, как со мной связываться.

Я так думаю: этот прохожий что-то сказал обидное Генке, а может, ему спьяну показалось. И еще думаю, что Генка не хотел его убивать. Так уж получилось. Ну, потом Генка еще больше пить стал. Переживал, значит.

Выслушав такое признание, Дудников крепко задумался. И было отчего. Во-первых, чувствовал он в этих показаниях предвзятость, желание обелить себя. Во-вторых, не совпадало время. Как мы помним, карета «скорой помощи» подобрала Гороховского в полночь. Друзья же выходили из дома около десяти. Ну, хорошо, рассуждал Никанор Хрисанфович. Все это так. Но подойдем с другой стороны. Стремление обелить себя вполне естественно. Пичугин ни в чем предосудительном раньше замечен не был, а тут такое дело. И зачем ему оговаривать своего приятеля? Ведь я его предупредил, что за это по головке не погладят. А время? Но ведь могло быть и так: убийство произошло около десяти, люди, принимая труп просто за пьяного, проходили мимо, пока кто-то не догадался позвонить в «скорую помощь». Все-таки показания Пичугина требовали проверки. Привели его к злополучному дому № 86, потребовали: покажи точно место, где произошло преступление. Показал. Еще раз предупредил, что от его показаний зависит судьба человека. Стоит на своем. Наконец, устроили очную ставку с Генкой-боксером. Подтвердил и при нем. Генка как услышал, так побледнел и зубами заскрипел от злости. Глянул так нехорошо на Николая и прошипел:

— Не знал я, что ты такой гад. А вы, гражданин начальник, не верьте ему. Это он все к моей Марии подбирается, я давно замечал, хочет меня в тюрягу упрятать. Не виновен я, и точка.

Посоветовались с руководством отдела и решили: надо брать Гришкина под стражу. Представили все материалы в прокуратуру, и прокурор выписал ордер на арест. Не избежал все-таки тюряги Генка-боксер. Его допросы неизменно заканчивались одними и теми же словами:

— Вину не признаю…

Прошел месяц, второй… пошел четвертый. Пора передавать дело в суд. И вдруг в один прекрасный день в кабинете старшего оперуполномоченного угрозыска появляется Пичугин. Никто его не вызывал, сам пришел, и с ходу, как говорится:

— Оговорил я Генку, не виноват он. Вы уж простите, так получилось, черт попутал. Правду Генка говорил тогда: нравится мне его Маша, да и не стоит он ее. Вот и хотел… А что касается места, где тот покойник лежал, так люди показывали. Много о том случае на нашей улице говорили…

Дудников встал, прошелся по кабинету, глянул на Пичугина так, что тот съежился и сразу сник. «Когда он говорил правду: тогда или сейчас? — мучительно раздумывал Никанор Хрисанфович. — Скорее всего сейчас. Совесть, видно, не всю потерял, одумался, да и боится, поди, Гришкина и его блатных дружков». Так или иначе признание Пичугина в корне меняло все дело. Придется начинать все сначала, с нуля. Ничего не поделаешь — такая служба.

За отсутствием улик отпустили Гришкина, а бывший его дружок Пичугин Николай бросил свой подвальчик и в скорости отбыл искать счастье в Крым, подальше, стало быть, от Генки-боксера. На всякий случай. На всякий же случай милиция не упускала из поля зрения бывших друзей. Присматривали, проверяли знакомства, связи, занялись поглубже и личностью убитого. Увы, ничего нового выявить не удавалось.

А время шло. Н. Х. Дудников успел окончить высшую школу милиции в Киеве и был назначен начальником 2-го отделения милиции Фрунзенского района. Забот сразу прибавилось. Но то дело не выходило из головы. Да и висело оно на нем как нераскрытое преступление, и не простое — особо опасное. А нераскрытое дело — брак в работе. Снова и снова возвращался Дудников к тому вечеру, закончившемуся столь трагически для Гороховского, снова и снова пытался восстановить картину событий, мысленно ставя себя и на место преступника и его жертвы. Главные вопросы, альфа и омега уголовного розыска: кто, с чьей помощью, как, с какой целью — ждали точного, исчерпывающего ответа. А он все не приходил. Преступник словно в воду канул.

Из раздумья офицера вывел телефонный звонок. Дудников услышал знакомый голос товарища по уголовному розыску.

— Никанор, приезжай, есть кое-что новое для тебя.

Новое заключалось вот в чем. Собралась на днях в закусочной под гостиницей «Молдова» — ее еще называют «бомбоубежищем» — теплая компания шоферов, а среди них — наш старый знакомый Генка-боксер, за которым, как помнит читатель, присматривали. Когда подвыпили, языки и развязались. Шоферы вспоминали несправедливые, по их мнению, обиды, причиненные им «крючками»[6]. Вставил свое слово и Гришкин. И он, мол, тоже ни за что отсидел четыре месяца. И рассказал о том случае. Собутыльники посочувствовали, а один — Михаил Снякин — говорит:

— Да, Генка, ты здорово подзалетел. И вправду зря. Когда, говоришь, тот случай был?

Гришкин ответил. Уж он-то надолго запомнил число. Михаил выслушал и потом как бы между прочим проронил:

— Как раз в тот вечер — мы с братом уже спали — прибегает к нам Барсов Иван — музыкант. Был такой у меня знакомый. Сейчас не встречаю. Уехал, видно. Так вот, прибегает Иван, сам под градусом, конечно, лицо красное. Дайте, говорит, помыться, ребята, подрались тут с одним. Я его здорово стукнул, он упал как подкошенный. В общежитие не хочу так заявляться. Пошел он на кухню — смотрю, что-то-долго Ивана нет. Заглянул, а он тапочки моет, как сейчас помню — белые были, и пятна крови на них. Ну, я не стал ничего расспрашивать. Скоро он ушел.